Петра Крутицкого патриарх, по-видимому, не очень долюбливал, хотя в приеме ему никогда не отказывал. Это был высокий, тучный, пышноволосый, грубоватый и довольно неприятный в общении человек. Говорили, что патриарх недолюбливал его за то, что он слишком настойчиво добивался перед ним поста московского митрополита и почти вынудил у патриарха это назначение. Петра Крутицкого монашек пускал часто без разрешения, как и других архиереев. Бороться с этим нарушением предписанного режима было очень трудно, сам же патриарх не протестовал и не жаловался.
Заходили к патриарху и наши больные; их посещения его не волновали и, напротив, очень ему нравились; он сам расспрашивал про больных и интересовался их судьбой. Помню, что одна наша больная очень боялась предстоявшей ей тяжелой операции; перед самой операцией попросилась к патриарху поговорить, и мы ей разрешили. От патриарха она вернулась совершенно успокоенной; он поговорил с ней ласково, уверенно и утешительно. Это была помощь патриарха врачам. Каждый хирург знает, как облегчает его работу спокойствие и полное доверие больного.
Несколько раз был у патриарха Тихона чекист Тучков. Когда он заходил, патриарх отсылал всех. Однажды он рассказал, что Тучков неоднократно предлагал ему уйти на покой - уехать куда-нибудь на юг.
- Что на покой... Успею належаться, а пока нужно работать! Так же он отвечал и нам, когда мы уговаривали его отдохнуть подольше и не выезжать по приглашению на церковные службы.
- Нет, поехать надо. Работать нужно! Если так подолгу не показываться, так и забудут меня.
Не останавливали его и холода. На уговоры отвечал, показывая на теплые сапоги, подаренные ему рабочими: - А вон они стоят. С ними никакой холод не страшен. Приезжал в больницу следователь ГПУ и долго допрашивал патриарха. Перед визитами Тучкова и следователя патриарх волновался, но старался шутить, говорил:
- Вот завтра приедет ко мне "некто в сером". О допросе и о разговорах с Тучковым никогда ничего не рассказывал. Едва немного оправившись, патриарх стал принимать много народа и выезжать на церковные службы, обычно к обедне, но иногда и ко всенощной. Во время его службы церкви были всегда переполнены, и при выходе патриарх долго не мог пробраться к своему экипажу. Каким-то образом верующие во всей Москве узнавали о том, когда и где служит патриарх; никаких публикаций, конечно, не могло быть. Служил он в церкви Воскресения (рядом с нашей лечебницей, на Остоженке), иногда у Бориса и Глеба; особенно много народа собиралось, когда он служил в Замоскворечье, на Якиманке, а также на Елоховской. Чаще служил в Донском монастыре, а на первой неделе Великого поста провел там пять дней в ежедневной службе. С церковных служб возвращался всегда в крайнем утомлении; вероятно, утомляла его не столько служба, сколько толпа, встречавшая и провожавшая его и подходившая под благословение. Эта толпа стояла не только у храмов, но и у дверей нашей лечебницы, когда ожидался его выезд.
Не было никаких способов воспрепятствовать этим выездам больного. На наши советы и возражения он отвечал одним словом "нужно" и, конечно, сам сознавал, что окончательно губит свое слабое здоровье. Все, что мы могли делать, это хотя бы в самой лечебнице, по возможности, охранять его покой и следить за его лечением. И наблюдения и исследования показывали, что в состоянии его здоровья произошло ухудшение, и значительное: плохая деятельность почек, постоянная усталость и недомогание. Особенно плохо он себя почувствовал после открытия заседания Синода, откуда он вернулся поздно вечером. Как нам рассказывали, на патриарха угнетающе подействовала создавшаяся там обстановка. Он почувствовал себя совершенно одиноким, так как всех близких ему людей, на которых он надеялся опереться, своевременно удалили из Москвы.
Незадолго до смерти у патриарха разболелись зубы. Его беспокоили два корешка, и он хотел их удалить. Был приглашен к нему врач В., который и удалил ему, под новокаином, несколько корешков. После этого у него распухла десна, и опухоль распространилась к глотке. Хотя ему было больно не только глотать, но и говорить, он все-таки выехал служить обедню, а вернувшись, рассказывал мне, что последние возгласы произносил с большим трудом. Тут только удалось убедить его прекратить выезды, пока не пройдут боли. Опасаясь каких-нибудь осложнений, мы пригласили на консультацию врачей-специалистов по горлу - профессора С., доктора Г. Строго говоря, это местное заболевание было настолько пустяшным, что к консультации мы прибегли только потому, что это был патриарх Тихон. Врачи не нашли ничего серьезного и предписали покой и лечение ингаляциями и полосканиями. Крайняя слабость патриарха объяснялась общим тяжелым состоянием и крайним нервным утомлением. Правда, за три месяца пребывания в лечебнице у него не было припадков грудной жабы, но организм был совершенно расстроен, и надеяться было можно лишь на некоторое продление его жизни, а не на излечение.
Так как патриарх продолжал жаловаться на горло, мы вторично созвали консультацию специалистов, причем все врачи подтвердили, что в этой области ничего опасного и серьезного нет.
Эта консультация состоялась 6 апреля вечером, в день смерти патриарха.
Узнав о предстоящей консультации, к патриарху пришел митрополит Петр Крутицкий. Келейник пустил его, но так как митрополит долго не уходил и о чем-то горячо говорил с патриахом, то келейник вызвал меня и сказал, что патриарх взволнован, страшно утомлен беседой и чувствует себя очень плохо. Чтобы прекратить это, я пошла к больному и у его дверей встретила Петра Крутицкого, спешно выходившего с какими-то бумагами.
После консультации патриарх вышел в столовую, которая была рядом с его комнатой, потом сказал, что хочет лечь, а так как боится, что не будет спать, то просит впрыснуть ему морфий. Когда он боялся сердечного припадка, он иногда прибегал к этому средству и очень в него верил. Вероятно, на этот раз он чувствовал приближение последнего припадка; его келейник после рассказывал мне, что крайне утомленный патриарх делал какие-то странные движения руками, как всегда у него бывало перед припадками. Заметив это, келейник посоветовал ему лечь сразу, но он ответил:
- Успею, Костя, належаться. Ночка будет долгая, ночка будет темная. Своего келейника он знал с его детства и всегда называл уменьшительным именем.
С моего разрешения сестра впрыснула больному морфий. Позже я заходила к нему. Он успокоился, сказал, что теперь чувствует себя хорошо и надеется заснуть.
К полуночи я ушла к себе на квартиру, которая помещалась в том же доме, но скоро за мной прислали, так как больному опять сделалось очень плохо. Прибежав, я застала патриарха в припадке грудной жабы. Он был очень бледен, уже не мог говорить и только показывал рукой на сердце. В глазах был смертельный ужас. Пульс еще был, но тотчас же стал исчезать. Впрыскивания камфоры и кофеина не произвели никакого действия.
Через несколько минут патриарх скончался. Кроме меня при этом присутствовали: сестра отделения, дежурный келейник и доктор Щ., живущий рядом, которого вызвали по телефону. Было около 12 часов ночи.
***
Послали немедленно за митрополитом Петром и дали знать по телефону в Донской монастырь.
Едва появился Петр, как вслед за ним приехал Тучков и с ним два человека. Очевидно, наш телефон был соединен с ГПУ, так как Тучкову никто из лечебницы не звонил. Когда кто-то из врачей спросил Тучкова, как узнал он о смерти патриарха, Тучков только улыбнулся и ничего не ответил.