В центре Парижа, на тихой и неширокой улочке Фремикур, среди старинных зданий из розовато-серого камня приютился дом постройки конца шестидесятых: с бесшумным лифтом и подземным паркингом, с огромными, в стену, окнами и светящейся панелью домофона с фамилиями жильцов... Нет на этом доме мемориальной доски или памятной таблички, его не показывают экскурсантам, да и мало кто знает в Париже, что дом этот - последняя обитель выдающегося русского писателя, 50 лет прожившего в этом городе, - Бориса Константиновича Зайцева.
Здесь, в квартире на шестом этаже, в семье дочери - Натальи Борисовны Соллогуб - тихо и неспешно завершалась долгая, трудная, но прекрасная жизнь достойнейшего сына России. Зайцев умер 26 января 1972 года - через две недели ему должен был исполниться 91...
Из окна кабинета видны лишь красные кирпичные крыши. Большое кресло с высокой бархатной спинкой придвинуто к окну - писатель любил отдыхать здесь: звезды смотрели на него, а он - на них. Этот безмолвный диалог велся много лет... Свою "покровительницу", голубую Вегу, Борис Константинович находил с юности: "В счастье и беде, сквозь ветви притыкинских лип и из колодца дворца Лубянки..." Вега и сейчас светит в окно, но кресло давно уже опустело.
Поздний вечер. Спущены жалюзи. На большом письменном столе зажигается лампа. Тишина.
В кабинете писателя все так же, как было при его жизни: огромная библиотека, где каждая книга имеет свое место, репродукции с картин Леонардо над столом, иконы и образки, портрет жены Веры Алексеевны с грудной дочуркой на руках, фотография Чехова, Библия, молитвенники в шкафчике у постели, альбомы с видами Италии, бюст Данте...
Этот кабинет мы бы в нашей стране назвали мемориалом, открыли бы в квартире музей, посадив на стуле в уголке классический персонаж нашего музейного дела - пожилую даму интеллигентной наружности, а на витрины "под стекло" поместили бы "личные вещи": очки, ручки, ножи для разрезания бумаг, раскрытые страницы рукописи и что-нибудь еще в этом роде, оградив веревочкой кушетку и "любимое кресло писателя"... Не хочется думать об этом. Но, увы, неисповедимы пути Господни...
Рукописи Зайцева. Почти два месяца я разбирала их - немного пожелтевшие от времени, исписанные четким крупным почерком сдвоенные листы плотной бумаги. От ровности зайцевских строк сначала немного рябит в глазах. Удивительна правка писателя - ненужное тщательно затушевано, даже заштриховано, никаких стрелок и крючков, поэтому даже вымаранный текст читается легко и удобно. Борис Константинович не пользовался пишущей машинкой: рукопись печаталась только для издания и от машинистки возвращалась к автору. Часто на его рукописях есть пометки: "После считки прошу вернуть. Б. 3.". Однако многие рукописи не вернулись, и отнюдь не из-за забывчивости корректора или редактора: иногда писатель был вынужден продавать их вместе с правом на издание. Письма, подтверждающие такие факты, сохранились. Говоря о рукописях Бориса Константиновича, я имею в виду только произведения, написанные после 1922 года, рукописей российского периода в семье нет. Сохранились ли они?
Рукопись может рассказать о многом: легко ли писалось, сразу ли находил автор точные слова, менялась ли мысль в процессе творчества, как рождался сюжет, откуда происходило название? Со всем этим я столкнулась, работая с подлинниками - ведь нужно было идентифицировать оригиналы с изданными произведениями, упорядочить их в соответствии с библиографией (на сегодняшний день единственной, составленной французом Рене Герра), по главам собрать книги, уточнить хронологию. Всего не расскажешь. Работа захлестнула, вытеснила ощущение времени и места - я забыла, что нахожусь в Париже. Жизнь за окном потеряла для меня всякий интерес.
Как рождается книга? Наверное, у каждого писателя по-своему. Да и у одного и того же писателя - каждая по-разному. Дневники, письма, черновые наброски, копии исторических документов - вот основное "поле", где разворачивается поиск, где устанавливается истина. Как работал Зайцев? Почему эта тема, а не иная - так хочется понять этого удивительного человека: светлого лирика и романтика в одних произведениях и яростного борца, бесстрашного правозащитника - в других... Нахожу газетные вырезки о событиях в Венгрии 1956 года с подчеркнутыми Б. К. строчками и вот уже держу в руках текст его выступления по радио "Свобода" - выступления, написанного сердцем, горячего, страстного, покаянного, в котором он умоляет венгерский народ не винить народ России в злодеянии: преступления режима и народ - не одно и то же...
Статьи о Б. Л. Пастернаке и в его защиту... Зачеркнуты первые строки, отредактированы первые абзацы. Зайцев ищет нужные, точные слова. "Одиночество и несвобода" - вот суть драмы Пастернака, которую формулирует Зайцев, преклоняясь перед талантом своего далекого соотечественника.
В тонкой папке полтора десятка писем Бориса Леонидовича в Париж, Зайцеву. Он не уверен, доходят ли они. Прибегает к хитростям - пересылает с оказией, через третьи руки. 1960 год. Переписка обрывается... Сын Пастернака пересылает Б. К. Зайцеву посмертную маску отца, фотографии, сделанные на могиле в Переделкине, пишет теплые, сердечные письма благодарности за поддержку Бориса Леонидовича в тяжелые годы травли. А ведь встретились они впервые в 1921 году: Пастернак принес Зайцеву домой - в Кривоарбатский - свою рукопись, прозу, которая Борису Константиновичу понравилась... И вот уже статья в газете "Русская мысль" под рубрикой "Дни": "К годовщине Пастернака".
"Дни" - еще одна загадка Бориса Зайцева. Дни его жизни... Дни испытаний и утрат, дни счастливых встреч и горького одиночества. Несочтенные дни раздумий и упорной, всепоглощающей работы...
Почти тридцать три года писал свои "Дни" Борис Константинович. Писал, не думая о том, что дневниковые записи, начатые в сентябре 39-го, в часы потрясения от развязанной мировой войны, он впоследствии продолжит как долгую цепь статей, в которых всегда будет говорить о самом главном, связанном со своим прошлым или настоящим.
Держу в руках знаменитые статьи Зайцева из "Дней", которые включались в самые разные сборники и в первую очередь вошли в книгу "Далекое": "Возвращение от всенощной", "Павел Муратов", "Александр Бенуа", "Другие и Марина Цветаева", "Конец Петрарки"... Моя задача - разобраться, ведь впервые все эти работы были опубликованы в "Русской мысли" под общим заголовком "Дни", а книга "Далекое" - сборник портретов современников - вышла в Вашингтоне в 1965 году.
Вот и собраны все "Дни" - это 87 статей и рукопись 1939 - 1945 гг. Огромная книга. Пожалуй, наибольший по масштабу труд писателя. Немного выцвели чернила в записях военных лет... Вот между страниц засушенный цветок, маленькая газетная вырезка о положении на фронтах, недописанные по каким-то причинам и вновь начатые на другом листе строчки времени 42-го года. 1960-е годы, та же "старая" орфография, яти, но замечаешь, что вдруг начинает слегка "падать" строка, буквы теряют ровность - писателю очень много лет, но работает он каждый день. Последняя глава "Дней" - без названия - была закончена им за несколько дней до кончины. Борис Константинович посвятил ее Ф. М. Достоевскому, одному из своих любимых писателей, тайну творчества которого стремился постичь всю жизнь.
Наброски в записных книжках, в тетрадках. Выписки, сделанные в библиотеке: вот подборки "официальных" документов из жизни И. С. Тургенева, В. А. Жуковского, переписанные стихи Тютчева. Почерк Веры Алексеевны: по просьбе мужа она переписывает начисто отдельные главы, статьи, но везде пометки или небольшая правка Зайцева. Все копии, сделанные ее рукой, имеют в конце его четкий, не изменившийся за долгую жизнь автограф: "Бор. Зайцев".
Борис Константинович бережно хранил письма всех своих корреспондентов. Раскладываю по датам переписку с Буниными (Иваном Алексеевичем и Верой Николаевной) и его письма к дочери, жене - за всю их жизнь.
Разбираю удивительные послания зарубежных почитателей и друзей писателя - из Америки, Германии, даже с Аляски; наших, "советских", литераторов, ученых, музейных работников, писавших Б. К. Зайцеву, запрещенному на своей Родине.
Письма родных из России: от матери - Татьяны Васильевны Зайцевой, от родителей Веры Алексеевны, ее двоюродных сестер, 20-е, начало 30-х, а затем - провал... Из России писем все меньше - короткие вести о том, что и как на Родине, живы ли родственники, приходят окольными путями через Швецию или США.
Алексей Васильевич Орешников, отец Веры Алексеевны, - член-корреспондент Академии наук, историк, виднейший нумизмат с мировым именем, всю свою жизнь отдавший Государственному Историческому музею... Это ему, своему тестю, человеку огромной культуры и высочайших душевных качеств, посвятил Борис Константинович едва ли не лучшие страницы автобиографической книги "Древо жизни". Письма Алексея Васильевича и Елены Дмитриевны Орешниковых в Париж, к Зайцевым, Борис Константинович хранил в особой коробке, перевязанной лентой. Он возвращался к ним часто: тонкие листы, исписанные мелкой "клинописью" ученого и приписками красивым "кудрявым", как и сама Елена Дмитриевна, почерком жены. Они остались в России в страшное время: голод, разруха, репрессии, собственный дом на Земляном валу конфискован - старый ученый с женой ютятся в маленькой комнате, холод, болезни, старость... Но они не жалуются, не пишут о своих трудностях (о них Зайцевым сообщают другие люди) - Орешниковы беспокоятся о дочери и ее семье. Они скучают, но одновременно подбадривают "Верочку, Борю и маленькую Таточку", понимая, что никогда уже не увидятся. Пока есть силы, Алексей Васильевич пишет Зайцеву большие подробные письма, насыщенные удивительными "историческими рассказами", многое объясняет писателю, зная, наверное, что Борис Константинович не просто читает, а впитывает письма тестя.
Орешников умирает в 33-м, через год уходит жена; живущие в России три дочери Орешниковых, потрясенные утратой, описывают сестре в Париж все, что они пережили, рассказывают о последних днях отца и матери...
В "Древе жизни" изменены лишь имена героев, все остальное - и место действия, и события - из жизни автора. Это зайцевские квартиры в Спасопесковском переулке, в Гранатном, Благовещенском, на Спиридоньевке и Большой Никитской. Это последняя квартира в Кривоарбатском (дом N 4, по счастью, сохранился), откуда Зайцевы уезжали из России навсегда. Эта книга о Москве, в которой Борис Зайцев знал и любил каждый переулок, в которой он жил и учился, книга о друзьях юности и огромной любви, которую он пронес через всю жизнь. "Древо" - это исповедь вынужденного эмигранта, обстоятельствами отторгнутого от Родины... И в 80 лет память вела его узкими арбатскими переулками к Гоголю на Пречистенском, вновь и вновь он мысленно бродил по заснеженному ночному городу начала 20-х, а глядя на черное небо оккупированного Парижа, видел голубую звезду, ту же, что и над Россией.
Вот о чем я думала, работая над архивом Бориса Константиновича Зайцева - огромным художественным и историческим наследием. Даже в нескольких статьях не расскажешь о всех находках и открытиях, о важных документах и милых, но весьма существенных штрихах. Очень хотелось, чтобы здесь, на Родине, скорее вышли все его сочинения - и художественная проза, и публицистика, и, конечно, письма. Издателей ждет большая работа.