- Э-э, милый, да это ж у тебя "надворный советник", - говорил в прежние времена москвич на Трубном или Миусском рынке, где сосредоточивалась торговля всякой живностью, когда ему бойкий продавец-собачник пытался всучить дворнягу, выдавая ее за какую-нибудь породистую собаку.
Это выражение можно услышать иногда и сейчас, но для нынешнего человека оно хотя и понятно, но лишено того оттенка сатиричности и вольномыслия, которое имело до революции. Ведь "надворный советник" - это гражданский чин, значащийся по табели о рангах чином 7-го класса и соответствующий в военной службе чину подполковника.
Однако употребление наименования довольно крупного чина (в первой половине XIX века он давал право на высшее, то есть потомственное, дворянство) в качестве насмешливого прозвища уходит в 1830-е годы и является одним из примеров московского "злоречия".
А.С. Пушкин в статье "Путешествие из Москвы в Петербург" писал: "...в Москве пребывало богатое неслужащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, беспечные, страстные к безвредному злоречию". Правда, эпитет "безвредный" употреблен здесь для отвода глаз цензуры, как и утверждение, что книга А.Н. Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву" ныне всего лишь "типографская редкость", "потерявшая свою заманчивость, случайно встречаемая на пыльной полке библиомана или в мешке брадатого разносчика".
Николаевское правительство не считало московское "злоречие" столь безвредным. Достаточно вспомнить расправу над А.И. Полежаевым, над А.И. Герценом и Н.П. Огаревым.
Но были в Москве и такие острословы, которых правительство не смело тронуть; к ним принадлежал Алексей Петрович Ермолов - генерал, герой Отечественной войны 1812 года, бывший главноуправляющий Грузии, бывший командир Отдельного Кавказского корпуса.
Ермолов пользовался большой известностью и авторитетом в обществе, он отличался независимостью взглядов, ненавистью к аракчеевщине. Его считали либералом, и во время восстания декабристов распространились слухи, которым многие верили, что Ермолов во главе Кавказской армии движется на помощь восставшим.
Николай 1 был твердо убежден, что Ермолов входил в тайное общество, и поэтому в 1827 году вынудил его выйти в отставку. Но отставка Ермолова была вызвана не только подозрениями в принадлежности его к декабристам, но также и новым направлением внутренней государственной политики, бюрократизацией государственной машины, в которой теперь главную роль играли не фрондирующие и бравирующие самостоятельностью мнений генералы, а послушные и исполнительные чиновники различных министерств. Вытеснение военных из общественно-государственной сферы штатской бюрократией было, конечно, замечено самими военными и вызывало у них недовольство. Денис Давыдов в сатирической "Современной песне" отметил смену героев времени:
Был век бурный, дивный век,
Громкий, величавый;
Был огромный человек,
Расточитель славы.
То был век богатырей!
Но смешались шашки,
И полезли из щелей
Мошки да букашки. <...>
Деспотизма сопостат,
Равенства оратор,
Вздулся, слеп и бородат,
Гордый регистратор.
С каким презрением говорит гусар про штатского чиновника, даже очков ему не прощает (он - "слеп"), и специально подчеркивает названием чина, самого низшего по табели: коллежский регистратор - 14-го класса; сенатский, синодский и кабинетский регистратор - 13-го.
Но конечно, не регистраторы и прочая мелкая сошка оттеснили военных генералов от власти, а статские генералы, которые в названии своего статского чина имели слово "советник": надворный советник, статский советник, тайный советник, действительный тайный советник.
Н.С. Лесков в очерке "Пресыщение знатностью" описывает, чем был для москвичей Ермолов в годы царской опалы.
"Никакой курьер из самых зычных, прокричав: "Генерал идет", - не может внушить того впечатления, которое ощущалось, когда, бывало, кто-нибудь шепнет на московском бульваре: - Вон Алексей Петрович топочется.
Мало ли в Москве было разных Алексеев Петровичей, но все знали, что так называют Ермолова и что перед этим тучным, тяжело передвигавшим свои ноги стариком надо встать и обнажить головы. И все почтительно поднимались и кланялись ему, иногда в пояс. Это делалось с удовольствием, не за страх, а за совесть.
Тут была, впрочем, немножко и манифестация". Манифестация, конечно, была, и смысл ее был прозрачен: оказывая почет жертве царского произвола, тем самым москвичи выражали свое отношение к источнику произвола.
Кроме "независимости мнений" Ермолов также был известен острословием.
На возвышение статской бюрократии - "советников" - он отзывался московским "злоречием".
"Едва ли не он первый, - сообщает Лесков, - ввел у нас вышучивание чиновных титулов. Алексей Петрович звал своих лакеев "надворными советниками", а ему любили подражать и другие, и с него пошла по Москве мода звать "надворных советников", как птиц, на свист или "на ладошку". Из домов мода давать лакеям эту несоответствующую кличку перешла... в гостиницы... Потом это в числе образцов московского барского тона было привезено в Петербург и получило здесь широкое применение. Лакеев начали звать "советниками" в домах и ресторанах, а потом и в трактирах низшего сорта".
С течением времени и изменениями исторической обстановки прозвище, прилепленное Ермоловым к лакеям, отстало от них, зато желание простого человека позлословить насчет правительственного чина осталось, и кличка перешла на другой объект, сравнение с которым отнюдь не возвышало настоящего надворного советника:
- Это ж у тебя, милый, не пойнтер, а чистый "надворный советник"!
Главная