Привлекательный внешне и свежий по содержанию журнал при 100-тысячном тираже разлетался мгновенно. Читателям нравились смелые поп-артовские зачины номеров, подбор произведений изобразительного искусства на 4-й обложке (самая устойчивая рубрика "Из собрания "РТ"), масштабные фоторазвороты, изысканная стилистика иллюстративных рядов и графических решений. Редакция пользовалась исключительно своими специально заказанными шрифтами и элементами оформления. Поэтому не случайно в некоторых изданиях все чаще замелькали и соответствующие заимствования. Но обскакать Литвинова с его фирмой было невозможно.
Западала в память публицистика еженедельника, его приверженность экономике и социологии. Нестандартные суждения высказывали В. Селюнин, А. Стреляный, Ю. Черниченко, А. Бирман, уехавший потом в эмиграцию. Заметны были результаты поездок по стране и за рубеж А. Васинского, В. Веселовского, А. Золотова, ряда фотожурналистов. Темы культуры разрабатывались великолепными авторами, среди которых выделялись режиссеры Сергей Образцов, Николай Акимов, писатели Виктор Шкловский, Алексей Гастев и другие. Откликаясь на проблемы телевидения и радио, журнал не жалел места (а его было не так уж и много) для литераторов, которых привечали далеко не везде: Фазиля Искандера, Сергея Залыгина, Льва Славина, еще не уехавших "за бугор" Виктора Некрасова, Льва Копелева. Регулярно писали для журнала телекритики С. Муратов, Г. Фере. Весьма интересны были публикации отдельных произведений, созданных специально для радио: фельетонов В. Катаева, радионовелл Г. Броха, Г. Белля. Удавалось не оставлять читателей без юмора. Тут отличались Курляндский и Хайт, Ф. Камов, Г. Дробиз, Марк Захаров и другие. Удалось привлечь молодых и зрелых литературоведов, которые украсили страницы "РТ" рассказами Андрея Платонова, Михаила Булгакова, Аркадия Аверченко. Шеф литературного раздела Михаил Рощин открыл серию "Наша антология", в которой в алфавитном порядке предполагалось печатать малоизвестные рассказы и стихи, прозаические фрагменты, эссе. Когда после недолгой помощнической службы у Войтехова я был назначен заведующим отделом науки и тематических разработок, я подрядился готовить такой "пакет" по букве "3". С большим наслаждением открывал я для себя и читателей Замятина, Зазубрина, Заболоцкого, Зозулю... Увы, именно на этой букве антология закрылась.
В те блаженные времена, когда неподалеку от редакции мирной жизнью жил наш друг Арбат, когда в известном антикварном магазине напротив "Праги" можно было почти даром купить флорентийскую камею или подлинного Поленова, журнал не мог не сказать своего слова о замечательной улице. Арбат блестками посверкал в воспоминаниях драматурга Гладкова о репетициях "Давным-давно" в Театре Вахтангова в первый военный год, рассказах о Гоголе, стихотворении Юрия Смирнова:
По соседству с магазином
"Папиросы и табак",
Преграждая путь машинам,
Собралась толпа зевак.
На Арбате шампиньоны
Рвут асфальта кожуру!
Их суют в плащи пижоны,
Участковый - в кобуру.
Видно, нечто боевое
В анемичном есть грибе,
Непременно все живое
Пробивает путь себе.
Однако путь продвижения в лидеры с самого начала оказался обставленным для журнала непробиваемыми препятствиями и непроходимыми ловушками. Издание уходило в типографию, в то время как на Шаболовке еще не имели готовой программы. Приходилось объявлять: "Художественный фильм", а о названии умалчивать. Это раздражало не только читателей, но и начальство. Много конфликтных разговоров приходилось вести Войтехову и нашим производственникам из-за извечной ломки программ вплоть до эфира. Свое неудовольствие содержанием журнала Николай Месяцев излил после первых же его номеров. На коллегии он с помощью верных оруженосцев попытался сделать выволочку Войтехову. Их раздражение вызывала самостоятельная публицистическая линия, отклонение ее от буквалистского разжевывания того, что именовалось проблемами эфира. При этом проявилась родовая черта комитета - приверженность к жесткому подавлению своих печатных изданий, примитивному приспособлению их к нуждам идеологии и функционирования собственного учреждения. Это всегда играло плохую роль. Люди, распоряжавшиеся судьбою подведомственных изданий, как правило, были далеки от настоящей журналистики, не способны были выдерживать спокойный оппонентский тон, были заурядными инструкторами по применению действующей идеологии. Ведь замечено давно: тот, кто сам не может явить дело, тот начинает ему учить.
Войтехов стоически перенес первый удар. Он по-прежнему казался энергичным и полным планов. Они простирались и за стены редакции. Он не потерял еще надежды на возобновление своего драматургического амплуа. После снятия готового спектакля в Театре Вахтангова по его пьесе "Ливни" и резкого разговора по этому поводу с министром культуры Екатериной Фурцевой он считал, по-моему, принципально важным еще раз "тряхнуть стариной" и заставить заговорить о себе. После реабилитации он уже не раз вынужден был бороться за свои права и, как никто, знал, что это непросто. Много усилий заняла его тяжба за восстановление авторства в фильме "Малахов курган" - знаменитом боевике военных лет. А однажды вечером он торжественно извлек из папки и показал мне книгу на английском языке, изданную в США под его именем. На мой немой вопрос он, торжественно водя пальцем по абзацу на суперобложке, пересказал этот текст примерно в таком духе: это первая книга, текст которой получен в Штатах из воюющей Европы. В этом толстом томе, добытом Борисом Ильичем в неведомых ухоронках, были его репортажи из осажденного Севастополя, где он тогда находился в качестве корреспондента "Правды". Только часть их была опубликована у нас, целиком же они из Наркоминдела переправлялись в западную печать. Полученные по кабелю в Америке они стали премьерной книгой такого рода. Теперь Войтехов мечтал вернуться к ним, чтобы... Но это уже был его секрет, который остался при нем.
Постепенно тучи над редакцией "РТ" сгущались все больше. 20 ноября 1966 года в "Правде" появилась статья некоего В. Косина, в которой говорилось, что "допускаются серьезные изъяны в идейном содержании и оформлении журнала". Первый декабрьский еженедельник (N 28) еще был подписан Войтеховым. Потом он уже не появлялся в редакции.
В гоголевском доме журнал просуществовал еще год. За это время один за другим ушли почти все старые работники. В журнале обосновалась приземленная газетная вкладка, для которой не нужны были ни прежние литературные силы, ни фотографы высокого полета. Дом Гоголя был немым свидетелем заката единственного в своем роде собрания личностей, которые посетили его стены накануне капитальной переделки здания под библиотеку.
Взяв под мышку папку с несколькими оставленными на память макетами и фотографиями, я вышел на Арбат. Назавтра редакция "РТ" переезжала во 2-й Троицкий переулок у Самотеки, где журнал окончательно потерял прежнее лицо вместе с названием.