Мне посчастливилось узнать, что можно день за днем ходить на свиданья с куском застроенного пространства, как с живой личностью..." - слова Бориса Пастернака, так удачно и, конечно, не случайно воскрешенные в книге И. А. Желваковой, точно и эмоционально определяют и позицию автора, и содержание, сюжет, если угодно, и тональность ею написанного*.
Вот уже многие годы почти всякий день приходит Ирина Александровна, один из создателей и бессменный директор Музея А. И. Герцена, на свидание со своим отмеченным неискореняемой особостью Сивцевым, в зоне притяжения которого, к слову, прошло и ее собственное детство, и (об этом замечательно свидетельствует книга) вновь и вновь проживает сосредоточенное в этом пастернаковском "посчастливилось узнать" счастье открытия, умеет не привыкнуть к нему.
Быть может, одна из причин увлекательности книги И. А. Желваковой именно в той увлеченности, которая неизменно сопутствует ее беседам с дорогим ей "куском застроенного пространства", - ее искренность и горячность делают и нас такими же увлеченными собеседниками пространства и строений, в которых как раз благодаря стараниям исследователей и писателей, таких, как автор книги "Тогда... в Сивцевом", навсегда воплощены для нас живые личности бывших их обитателей.
И. А. Желвакова, кропотливый посетитель историко-архитектурного архива, не упускает, конечно, из виду внешний облик Сивцева, в нем тоже по-своему отражается история, она же о том и старается, чтобы увидеть и передать в истории улицы историю страны, но при этом ей всего дороже, по собственному признанию, "рассказ об атмосфере Сивцева в историческом движении времени", то есть история духовная.
История страны, улицы, домов вочеловечивается под пером И. А. Желваковой в образах выдающихся представителей русской культуры, действующих часто в рубежных для развития страны и культуры ситуациях, все остальное, в том числе и быт с его реалиями, который тоже предлагал автору обильный и занимательный материал, подчинено основной теме, сопровождает ее, оснащает подробностями, но нигде не подменяет.
Историю русского общества, нашу духовную историю И. А. Желвакова захватывает в книгу очень широко: речь и о временных пределах - от начала XIX столетия и, по сути, до наших дней (среди "действующих лиц" - Пушкин, Вяземский, Гоголь, Герцен и Аксаковы, Федор Толстой-Американец и его двоюродный племянник Толстой Лев, но также Цветаева, Андрей Белый, Осоргин, Пастернак, Булгаков - "список" очень обширен), и о пространственных "внутри" одного времени - здесь и общественное движение, и истории человеческих отношений, и биографические и литературоведческие розыски. (Автор не упускает случая высказать свою точку зрения на дело о стихотворении "Андрей Шенье", сообщить новые сведения о матери Герцена, развить тему о значении четырех "сивцеввражских" месяцев в биографии Л. Н. Толстого - примеров не занимать.) И все это в той многозначности сцеплений, связей, причин и следствий, закономерностей и случайностей, подробностей, значительных и малых, трагических и нелепых, которая отличает шекспировскую, а для нас прежде всего пушкинскую традицию (хоть Пушкин и декларировал ее преемственность от великого англичанина) в отношении к истории как материалу для воссоздания в литературе для самого воссоздания ее.
Очерки о Герцене и об Аксаковых возвращают нас к непримиримым спорам западников и славянофилов, но как разительная подробность: почти тотчас после отъезда Герцена за границу в его доме, "носившем еще следы предотьездной спешки (нетронутая мебель, сваленные в ящиках книги)", поселяются именно Аксаковы, и он радуется тому, что в комнатах, где недавно жил сам, живет теперь "семейство препочтенное и преблагородное". Но Аксаковы - это еще и Гоголь со всей сложностью своей натуры и дружбы, "Выбранные места" и чтение вслух "Одиссеи", переведенной Жуковским. Во двор того же дома будет, по свидетельству Бориса Зайцева, семь десятилетий спустя смотреть из окон своего кабинета Бердяев, продолжавший незадолго перед высылкой создавать свои философские системы "в переулках, где возрастали Герцены". "Герцены" - здесь образ явно собирательный, справедливо замечает автор: в самом деле, не только сам Александр Иванович, но и Аксаковы, соседи, друзья, оппоненты и Грановский, готовивший и проговаривавший здесь свой курс публичных лекций, и Тургенев, находивший здесь мысли и образы своих будущих рассказов и романов, и юный Толстой, здесь начинавший, и "профессорские дети" - Андрей Белый, Марина Цветаева - все они герои повествования о Сивцевом Вражке, в известном смысле "Герцены", если иметь в виду наследование и приумножение духовного богатства, годами составлявшегося на этом небольшом (859 м длины) куске "застроенного пространства".
Увлекательность книги, развитие темы вширь и вглубь создается еще и разнообразием, отличающим подход автора к материалу, "многоликостью" автора в обретении материала и воплощении его в слове. Перед нами и умелый писатель-популяризатор, и самостоятельный ученый-исследователь - историк, литературовед, архивист и путешественник, гоняющий за своими сюжетами на край света. Но в тексте весь разнообразный и разнообразно добытый материал претворяется в некую цельность - сказывается склонность автора к живому размышлению и сопряжению "далековатых понятий". (Так в далеком калифорнийском городке, одном из тех, что описаны в "Одноэтажной Америке" И. Ильфа и Е. Петрова, установлена по старой фотографии неизвестная прежде встреча Герцена и Достоевского.)
"Рассказ об атмосфере Сивцева в историческом движении времени" имеет четко обозначенную сверхзадачу выявить нечто неизменное в этой атмосфере, неизбежно изменяющееся с движением времени, но притом сохраняющее свою основу, начало, то нечто, в котором соседствуют, сопрягаясь, гибель достойного юноши, не пожелавшего открыть жандармам, откуда достался ему список признанного крамольным стихотворения Пушкина, и любовь-вражда Герцена и Константина Аксакова ("Мне было слишком больно проехать мимо вас... Я хотел пожать вам руку и проститься..." - "Он бросился ко мне, обнял меня и крепко поцеловал. У меня были слезы на глазах. Как я любил его в эту минуту ссоры"), и напряженная умственная жизнь салонов и гостиных, куда, по замечанию П. В. Анненкова, скрывалась русская мысль, когда недоставало еще возможностей для ее публичного проявления (Герцен, в свою очередь, писал о важности служить центром в обществе разобщенном и скованном), и "Мы - профессорские дети. Это ведь целый круг, целое Credo" Андрея Белого, как бы заключившего все сказанное в дерзкую гиперболу: "История мира - Арбат".
* Желвакова И. А. Тогда... в Сивцевом. Прогулки по Сивцеву Вражку и воображаемые путешествия в прошлое старого московского переулка. М., Московский рабочий, 1992.
Главная