Александр Николаевич Островский в 1854-м завел тетрадь для записей. О том, что именно он собирался записывать, дает представление ее пространное название: "Замечательные русские простонародные рассказы, притчи, сказки, присказки, побасенки, песни, пословицы, поговорки, обычаи, поверья, областные
слова и проч. Происшествия, биографии, прозвища, клички, брань, письма. Начал собирать в апреле 1854 г.". К сожалению, Островский вскоре оставил свой замысел, но даже и то, что было записано, представляет собой любопытные штрихи московской, преимущественно купеческой, простонародной речи. Среди пословиц и поговорок им была записана и пословица, о которой идет речь.
Позже, вплоть до 1920-х годов, эта пословица не раз встречалась фольклористам, и не только в Москве, но и в центральных, и в северных районах России.
Пословица возникла, скорее всего, в 1830-1840-е годы, спустя некоторое время после установки на Красной площади в 1818 году памятника Минину и Пожарскому - первого в Москве скульптурного памятника. Памятник был воздвигнут в ознаменование победы в Отечественной войне 1812 года. В ту войну имена героев XVII века были символом освободительной борьбы и ее знаменем: царский манифест о народном ополчении, приказы главнокомандующего призывали народ к тому, чтобы враг и ныне встретил в каждом дворянине Пожарского, в каждом гражданине - Минина. Таким образом, этот памятник, соединив в себе две эпохи единой идеей патриотизма, стал и московской достопримечательностью, и национальным символом.
Шестнадцатилетний студент Н.В. Станкевич в 1829 году пишет четверостишие "Надпись к памятнику Пожарского и Минина":
Сыны отечества, кем хищный враг попран,
Вы русский трон спасли - вам слава достоянье!
Вам лучший памятник - признательность граждан,
Вам монумент - Руси святой существованье!
А юный Виссарион Белинский, в 1829 году приехавший в Москву, чтобы поступить в университет, рассказывая в письме к друзьям в Чембар о своих впечатлениях от столицы, пишет о памятнике, на котором начертана "краткая, но выразительная надпись: "Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия": "Когда я прохожу мимо этого монумента, когда я рассматриваю его, друзья мои, что со мной тогда делается! Какие священные минуты доставляет мне это изваяние! Волосы дыбом подымаются на голове моей, кровь быстро стремится по жилам, священным трепетом исполняется все существо мое, и холод пробегает по телу. Вот, - думаю я, - вот два вечно сонных исполина веков, обессмертившие имена свои пламенною любовью к милой родине. Они всем жертвовали ей: имением, жизнью, кровью. Когда отечество их находилось на краю пропасти, когда поляки овладели матушкой-Москвой, когда вероломный король их брал города русские, - они одни решились спасти ее, одни вспомнили, что в их жилах текла кровь русская. В сии священные минуты забыли все выгоды честолюбия, все расчеты подлой корысти - и спасли погибающую отчизну. Может быть, время сокрушит эту бронзу, но священные имена их не исчезнут в океане вечности. Поэт сохранит оные в вдохновенных песнях своих, скульптор в произведениях волшебного резца своего. Имена их бессмертны, как дела их. Они всегда будут воспламенять любовь к родине в сердцах своих потомков. Завидный удел! Счастливая участь!"
О большом и широком народном интересе к памятнику Минину и Пожарскому, а также к другим московским историческим и архитектурным достопримечательностям свидетельствует многократно переиздававшаяся в течение XIX века серия лубочных листов "Пантюшка и Сидорка осматривают Москву".
Сюжет серии незамысловат: в Москву приезжает из деревни парень Сидорка, и его земляк Пантелей, живущий в Москве и к тому же немного грамотный, водит друга по столице, рассказывая о наиболее любопытных местах.
Перед памятником Минину и Пожарскому между земляками происходит такой разговор, служащий подписью к лубочной картинке:
"Сидорка. Глянь-ка, Пантюха! Вон это, на большом камне-то стоит не Росланей ли богатырь? Не царь ли Огненный щит и пламенное копье?
Пантюшка. Э, брат Сидорка, уж ты к Еруслану заехал, Лазаревича запел! Это, вишь ты, памятник богатырям русским, которые спасли Русь от поляков. Это стоит Кузьма Минин, а это сидит князь Пожарский.
Сидорка. Уж впрямь, что богатыри, есть в чем силе быть! Рука-та ли, нога-та ли, али плечи-та - того гляди, один десятка два уберет!
Пантюшка. Дурашка, да ты мекаешь - они такие и были? Это нарочно так их представили, чтоб показать их великое мужество и великую любовь к родимому Отечеству.
Сидорка. Ну, Пантелей Естифеич! Недаром говорят, что за одного ученого двух неученых дают. Вот то ли дело, как ты маракуешь грамоте-то и понаторел у дьячка-то Агафона Патрикеича!"
Ксенофонт Полевой - известный московский журналист и издатель 1830-1840-х годов, по происхождению купеческий сын, не так восторжен и романтичен, как юный Белинский, но и он в очерке "Москва в середине 1840-х годов" отмечает нравственное влияние памятника Минину и Пожарскому на москвичей. "Можно ли, - пишет он, - чтобы такое прошедшее не имело влияния на значение Москвы и на нравственный характер ее жителей? Конечно, современное вытесняет все впечатления, и человек, бегущий по своим делам мимо памятника Минину и Пожарскому, мимо Лобного места к Москворецкому мосту, не вспоминает о величайшем подвиге в нашей истории, подвиге освобождения Москвы и России... Но не всегда же самый занятый человек бывает погружен в свои дневные заботы; иногда, хоть изредка, посреди тревог и тягостей жизни, грудь его подымается от облегчительного вздоха, ум светлеет и глаза падают внимательнее на окружающие его предметы".
На картинах и литографиях середины XIX века, изображающих Красную площадь, почти всегда возле памятника Минину и Пожарскому мы видим колоритную фигуру купца - с семейством, с приятелем или в одиночку. Как, например, на литографии Ф. Бенуа (1840-е годы) представлены и прогуливающаяся группа - купец с супругой и двумя дочерьми, и тут же другой купец, рассматривающий памятник в зрительную трубу.
Козьма Минин - герой, почитавшийся всей Россией, кроме того был особо, так сказать, корпоративно, почитаем купечеством. Свой герой, из купцов, в те времена был просто необходим поднимающемуся классу купечества, начинавшему играть в государстве все более и более значительную роль. Поэтому-то, стоя перед памятником, установленным на главной площади Москвы, глядя на величественное бронзовое изображение и поглаживая собственную бороду, такую же, как у знаменитого российского гражданина, купец с гордостью думал: "Вот ведь на что мы, купцы, способны! Коли доведется, и мы спасем Отечество".
Но часто бывало и так: перед памятником душа возносится ввысь, а в лабазе и в лавке забота о выгоде, о прибыли вытеснит все остальные чувства и помышления, и самой большой радостью станет удавшийся обман покупателя. (У Островского записана купеческая шутка: "Что весел, аль украл что?") Вот по такому поводу и сложена укоризненная пословица: "Борода-то Минина, а совесть-то глиняна".
В мае 1924 года памятник Минину и Пожарскому стал поводом для острой политической эпиграммы. Ситуация в стране невольно вызывала историческую параллель между современностью и Смутой XVII века.
Шел первый после смерти В.И. Ленина съезд партии - XIII съезд РКП(б). На нем обсуждался острый вопрос о персональных назначениях. В Москве было известно о письме Ленина съезду, в котором он давал характеристики главнейшим деятелям партии. Все с волнением ожидали, кто займет в партии место Ленина.
С главным докладом на съезде - "Политическим отчетом ЦК РКП(б)" - выступил Григорий Зиновьев. По негласному правилу, с таким докладом должен был выступать первый человек партии, ее вождь. Пошли толки о том, что Зиновьеву каким-то образом удалось захватить власть, и ему уже дали прозвище "новый Гришка Отрепьев".
А на памятнике Минину и Пожарскому, который тогда стоял посреди Красной площади напротив Сенатской башни, и рука Минина указывала на Кремль, в эти дни (как утверждает предание) появилась надпись:
Смотри-ка князь,
Какая мразь
В Кремле сегодня завелась!
В 1930 году памятник Минину и Пожарскому с середины Красной площади был перенесен к собору Василия Блаженного и повернут. Теперь Минин указывает на Исторический музей.
В связи с идеей возвращения Красной площади ее исторического облика стоит вопрос о возвращении памятника Минину и Пожарскому на его первоначальное место.
Тем более что первый шаг уже сделал: в 1993 году на Красной площади был восстановлен снесенный в 1936 году Казанский собор, построенный в XVII веке в память освобождения Москвы в 1612 году. Первоначальный деревянный храм был сооружен на средства князя Д.М. Пожарского, каменный в 1636-1637 годах - иждивением царя Михаила Федоровича.
Главная