Любовь московского люда к чтению засвидетельствована многочисленными историческими документами. Издавна центром торговли литературой для народа, так называемыми лубочными изданиями, был Спасский мост у Кремля.
Первый автор русской новой письменной литературы Антиох Кантемир в стихотворном обращении "К стихам своим", сетуя на то, что они, весьма возможно, будут не поняты и отвергнуты современниками (вечная тема поэтов!), так рисует их судьбу:
Когда, уж иссаленным, время ваше пройдет,
Под пылью, мольям на корм кинуты, забыты,
Гнусно лежать станете, в один сверток свиты
Иль с Бовою, иль с Ершом...
И при стихах дает примечание-справку: "Две весьма презрительные рукописные повести о Бове-королевиче и о Ерше-рыбе, которые на Спасском мосту с другими столь же плохими сочинениями обыкновенно продаются".
Торговля лубочными изданиями в Москве изображена на картине А.М. Васнецова "Книжные лавочки на Спасском мосту в XVIII веке".
Продукция Спасского моста была рассчитана на своего читателя - не имевшего образования, полуграмотного, а часто и вовсе неграмотного, вынужденного ограничиваться рассматриванием картинок, но в то же время любознательного. В лубочной книге ценились занимательность и назидательность.
Большая литература развивалась своим путем, одно направление сменялось другим: классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм, символизм, натуральная школа, психологический роман и так далее, а принципы лубочной литературы оставались те же.
Знаменитый московский книгоиздатель конца XIX - начала XX века Иван Дмитриевич Сытин, начав свое большое дело издания книг для народа, прежде всего обратился к традициям лубочной литературы.
Ко времени Сытина торговля лубочными изданиями вот уже более полутораста лет как со Спасского моста, который, кстати сказать, и сам с засыпкой рва вокруг Кремля перестал существовать, переместилась на Никольскую улицу, неподалеку от прежнего места.
Множество тесных книжных лавчонок теснилось вдоль китайгородской стены, в полуподвалах старых домишек, в подворотнях. Сытин называет их точно и метко: "Никольский рынок".
Купцы, торговавшие лубочной литературой, сами выступали и ее издателями.
Никольский рынок издавал литературу на всякие вкусы и потребности: уголовные романы "Джек - таинственный убийца женщин", "Кровавые ночи Венеции", "Злодей Чуркин", "Убийство княгини Зарецкой"; исторические - "Рассказ о том, как солдат спас Петра Великого", "Битва русских с кабардинцами", "Атаман Иван Кольцо", "Ермак - покоритель Сибири"; продолжали выходить и старинные сказочные истории про Бову-королевича, Еруслана Лазаревича; издавались различные гадательные книги, сонники, письмовники - "Для влюбленных", "Для желающих добиться успеха в торговле", самоучители танцев, руководства - "Искусство спорить и острить", "Самоучитель всех ремесел", "Самоучитель для тех, кто хочет быть замечательным актером - артистом" и тому подобное.
Все эти сочинения издавались анонимно, то есть без указания имени автора. Такова уж была традиция лубочной литературы.
Но, конечно, каждая книга имела автора. В лубочном жанре работала большая группа специальных лубочных писателей, сюда, на Никольскую, они приносили свои сочинения.
Сытин, хорошо знавший всех постоянных авторов Никольского рынка, говорит, что они состояли из "неудачников всех видов", недоучившихся семинаристов, гимназистов, изгнанных за какие-либо провинности из гимназий, пьяниц - чиновников и иереев. Иные из них обладали незаурядным литературным талантом. Как пример можно привести знаменитого фельетониста Власа Дорошевича, который начал свой литературный путь с романа "Страшная ночь, или Ужасный колдун", проданного Сытину за пятнадцать рублей.
Вот как Сытин описывает характер деловых взаимоотношений между автором и издателем на Никольской:
"Никольский рынок никогда не читал рукописей, а покупал, так сказать, на ощупь и на глаз.
Возьмет купец в руки роман или повесть, посмотрит заглавие и скажет:
- "Страшный колдун, или Ужасный чародей"... Что ж, заглавие для нас подходящее... Три рубля дать.
Заглавие определяло участь романа или повести. Хлесткое, сногсшибательное заглавие требовалось прежде всего. Что же касается содержания, то в моде были только три типа повестей: очень страшное, или очень жалостливое, или смешное. Эта привычка покупать "товар" не читая и не читая же сдавать его в печать иногда оканчивалась неприятностями. С пьяных глаз или просто из озорства авторы всучивали покупателям такие непристойности, что издатель хватался потом за голову и приказывал уничтожить все напечатанное.
Случались, конечно, и плагиаты. Работая по три рубля за лист, никольские авторы широко прибегали к "заимствованиям". Но плагиат, даже самый открытый, самый беззастенчивый, не считался грехом на Никольском рынке".
Отношение у никольского писателя к чужому произведению было такое же, как у простого человека к народной песне: как хочу, так и спою, ты так поешь, а я по-другому, на это запрета нет. Поэтому и никольский писатель, вовсе не скрываясь, заявлял: "Вот Гоголь повесть написал, но только у него нескладно вышло, надо перефасонить".
И потом выходила книжка с каким-нибудь фантастическим названием, таинственным началом и ужасным концом, в котором с трудом можно было угадать первоначальный образец.
Между прочим, "Князь Серебряный" после переработки и "улучшений" получил название "Князь Золотой".
Издатели богатели, сочинители влачили самое жалкое существование.
Никольские авторы получали по пять - десять рублей за роман в двух-трех частях.
Сытин даже удивлялся: "Ни один нищий не мог бы прожить на такой гонорар, но никольские писатели как-то ухитрялись жить и даже заливали вином свои неудачи".
Никольских писателей ни в коем случае нельзя назвать халтурщиками. Скорее, это были энтузиасты, разрабатывавшие - и надо сказать, очень умело, с большим знанием дела и психологии читателя - особый жанр литературы - лубочный, который, на мой взгляд, стоит в том же ряду литературных жанров, ничуть не ниже, чем научно-фантастический, детективный или приключенческий. Перед ним вставали и свои творческие задачи, и была своя авторская гордость, которая - увы! - слишком часто и грубо попиралась невежественными издателями. Они знали и высшую радость писательского труда - удовлетворенность своим созданием.
Тот же Сытин описывает, как один из таких авторов, по прозвищу Коля Миленький, отличавшийся удивительной робостью, принеся очередное свое произведение купцу и отдавая его приказчику (по робости он предпочитал вести переговоры не с хозяином, а с приказчиком), говорил: "Вот что, Данилыч, голубчик... Принес тут я одну рукопись... Ужасно жалостливая штучка... Ты прочитай и пущай "сам" прочитает, а я после за ответом зайду... Очень жалостливо написано, плакать будешь..."
Главная