О том, что патриарх Тихон очень болен, в Москве было известно; его положение стало серьезным после того, как в Донском монастыре, в одной из комнат отведенного ему помещения, неизвестными лицами был убит его келейник, как говорили - по ошибке, вместо самого патриарха. Патриарх еще не был очень старым, в нашей лечебнице ему исполнилось шестьдесят лет, но жизнь в постоянной тревоге, домашний арест в монастыре, которому он был подвергнут, и в особенности толпа посетителей, отказывать которым в приеме он не хотел и не мог, тяжко отзывались на его сердечной болезни. Было важно подвергнуть его больничному режиму и создать часы обязательного отдыха, который был ему необходим, и внимательному наблюдению и лечению, которое единственно могло продлить его жизнь. Кроме давнего хронического воспаления почек и общего склероза, за последнее время у него появились припадки грудной жабы, особенно участившиеся после происшедшего у него на глазах убийства.
Привезли патриарха на следующий день. Высокого роста, прямой, седой, очень худой, на вид гораздо старше своих лет. Несмотря на плохое состояние, он хорошо собой владел, ни на что не жаловался, хотя видно было, что очень нервен и возбужден. Приехал он на своем постоянном извозчике; с ним прибыли два его келейника, один - бесцветный монашек, другой - светский, сын его друзей.
Постоянными врачами патриарха были профессор К. и его ассистент доктор П. Оба продолжали навещать его и в лечебнице. После их консультации с врачами лечебницы патриарху был предписан полный покой, ванны и укрепляющее лечение.
Мы поместили его в небольшой светлой комнате, которая ему понравилась, придав ей, по возможности, "домашний" вид. Комната белая, с окном, выходящим в сад, с видом на Зачатьевский монастырь. Белая тюлевая занавеска, покойное кожаное кресло, небольшой письменный стол. Было воспрещено пускать к больному посетителей без разрешения врачей.
Больной был особенно доволен, что его окно выходит в сад. Когда наступила весна, он любовался видом на монастырь и говорил:
- Вот хорошо! И зелени много, и птички.
Были у него свои иконы, стоявшие на маленьком столике, покрытом скатертью, и перед ними лампадка. На стене висела единственная картина: два мальчика смотрели с моста вдаль.
Когда он чувствовал себя лучше, то много читал, сидя в кресле у кровати. Читал Тургенева, Гончарова и "Письма Победоносцева".
В облачении, белом клобуке и с посохом патриарх казался очень видным и торжественным. Обычно его водили под руки, делая это не столько ввиду его слабости (он был еще достаточно бодр), сколько как бы для почета. Честь выводить его приняли на себя одна из сиделок и муж кастелянши, относившиеся к нему с величайшим вниманием и исключительной заботливостью. Но когда патриарх лежал или сидел в кресле в своей комнате, он сразу превращался в больного и жалкого старичка. Здесь он надевал старый и потертый зеленоватый подрясник, устраивался поудобнее и, видимо, радовался возможности посидеть одному и воспользоваться столь редким для него досугом.
Из наших врачебных предписаний труднее всего было соблюсти самое главное и важное - покой для больного. Со дня переезда его в лечебницу не было отбоя от посетителей, одни из которых приходили по делам, другие - навестить патриарха. Были такие, "не пустить" которых было очень трудно. На другой же день явился в лечебницу Тучков, заведующий отделом ГПУ, за которым числился патриарх. Вызвал меня и потребовал свидания с "гражданином Беллавиным". Тучков - среднего роста, плотный, крепко скроенный и сшитый полуинтеллигент, обходительный и достаточно развязный. Я сказала ему, что видеть больного сейчас нельзя, так как врачами предписан ему полный покой; всякое волнение для него опасно. - А что, разве патриарх опасно болен?
- Грудная жаба всегда опасна, а кроме того, у него болезнь почек.
- Так что он может у вас скапутиться?
Я ответила, что при такой болезни патриарх может умереть от сердечного припадка.
- Как же вы не побоялись принять его в лечебницу? Ведь если он у вас умрет, фанатики могут обвинить вас в том, что вы способствовали его смерти.
Объяснила Тучкову, что смерть пациента всегда тяжела и что нередко близкие винят в смерти не болезнь, а лечивших врачей. И все-таки мы должны принимать в лечебницу всех, кому нужны медицинская помощь и уход. Впрочем, нам не приходится опасаться таких обвинений со стороны лиц, близких к патриарху; наша лечебница достаточно в Москве известная. - А чем вы его кормите? - Даем то, что предписано врачами. - Ну а со стороны ему ничего не приносят? - Со стороны мы разрешаем ему принимать только фрукты. - А, это хорошо, что вы со стороны не принимаете.
Не знаю, насколько была искренна такая заботливость Тучкова: боялся ли он возможных случайностей или только хотел знать, насколько бережно охраняется патриарх в лечебнице.
На этот раз на немедленном личном свидании он не настаивал и приехал снова только через два дня, когда патриарх мог его принять.
Но нелегко было оберегать патриарха и от других посетителей, в особенности от приходивших к нему по делам Церкви - от митрополита Петра Крутицкого и других. Только две первые недели нам удавалось ограничивать их визиты, часто вопреки просьбам самого больного. Позже, когда он немного оправился и особенно когда он стал выходить, эти визиты были ежедневными и явно для него утомительными. Но патриарх считал своей обязанностью лично вникать во все дела, подлежащие его ведению.
За эти две первые недели патриарх Тихон очень отдохнул и, насколько мог в его положении, поправился. Он, видимо, наслаждался своим покоем и предписанным ему режимом. Нервное возбуждение улеглось, и частые анализы показывали, что улучшилось состояние почек. Сам он не раз говорил, что чувствует себя гораздо лучше и бодрее. Врачей принимал всегда с ласковостью и охотой, любил поговорить, пошутить. К персоналу лечебницы относился с исключительной приветливостью - и к нему относились с тем большим почтением и предупредительностью. Во всех своих нуждах старался обходиться помощью Кости, своего светского келейника, к уходу которого он очень привык. Бывший при нем монашек заботился о нем меньше; так, например, он нередко пускал к патриарху посетителей без нашего ведома и даже вопреки запрещению.
В разговоре с патриархом мы старались не подымать никаких волнующих его вопросов. Сам он говорил на темы, посторонние его болезни, всегда в шуточной форме. С моим мужем, доктором, говаривал подолгу о предметах посторонних; в беседе со мной упомянул однажды о живоцерковниках, но сейчас же свел на шутку, чтобы не продолжать разговора на эту тему.
Мы, все врачи, очень просили больного продолжить строгий режим и дольше не заниматься делами, но убедить его не удалось. На третью неделю пребывания в лечебнице он уже ежедневно принимал Петра Крутицкого, своего ближайшего помощника, а также часто вдову его убитого келейника, которой он многим помогал. Эти визиты всегда его очень утомляли. Но и помимо них приходило много людей по делам, за советами, за благословением, за помощью, просто навестить. В приемной была всегда толпа, которую приходилось убеждать дать больному покой. Дважды приходили к нему депутации от рабочих фабрик, бывшей Прохорова и какой-то другой. Приносили ему подарки. Рабочие поднесли ему пару хороших сафьяновых сапог на белом кроличьем меху, в которых позже он всегда выезжал на церковные службы и которыми очень гордился. В морозную зиму эти сапоги были для него действительно спасением. От другой рабочей депутации он получил церковное облачение.