- Ну привет, - сказал он дружелюбно и протянул руку, которую мне, может, не стоило замечать. Но должен признаться, что моей принципиальности на такие церемониальные движения никогда не хватало.
Пожав его руку, я спросил, как он оказался в Мюнхене.
- Да так, - сказал он, по-прежнему усмехаясь. - Приехал посмотреть, где чего дают.
Желая как-то его уязвить, я спросил, неужели ему не хватает того, что дают в ГУМе.
- ГУМ, дружок, - сказал он мне назидательно и цинично, - существует для тех людей, кто невкусно ест, плохо одевается и кого бьют в милиции. Кроме того, там очереди, а я очередей не люблю. Ты не знаешь, где тут кассеты для видео?
Я сказал, что не знаю, и спросил, что он здесь делает.
- Это неинтересно, - отмахнулся он. - Мелкие интриги.
- А я думал, ты занимаешься большой политикой, - сказал я.
- Большая политика, - возразил он, - в основном из мелких интриг только и состоит.
Мы помолчали. Потом я спросил его, неужели он, такая важная шишка, не боится толкаться здесь в толпе, где может оказаться кто угодно.
- Нет, мой милый, не боюсь. Здесь, среди покупателей, есть несколько человек, которые не сводят с меня глаз и берегут мою жизнь больше, чем свою собственную.
- Ты имеешь в виду, что здесь есть ваши люди? - спросил я, упирая на слово "ваши".
- Ну да, наши и... - Он засмеялся. - И ваши тоже. Слушай, ты куда-нибудь торопишься?
- Нет, - сказал я. - А что?
- Так, может, нам пойти, трахнуть по кружке пивка?
- Несмотря на то что ваши люди за тобой следят, ты не боишься со мной общаться?
- Друг мой, - сказал он с некоторой внутренней гордостью. - Уверяю тебя, что общение с тобой мне ничем повредить не может. Но тебе оно тоже ничем не грозит.
- А кто тебя знает, - сказал я, желая его обидеть. - Я же не знаю, с каким заданием ты приехал сюда.
- С каким бы ни приехал, - сказал он, не обижаясь, - ты можешь не сомневаться, что мокрыми делами я не занимаюсь. Для этого есть другие люди, с которыми я, впрочем, не знаком.
Мы сели в мою машину, и я повез его в ту самую пивную в Английском парке, где недавно мы пили с Руди.
Сейчас мы тоже заказали по массу. Заказывал Букашев. Я заметил, что он говорит по-немецки хотя и с акцентом, но без всяких ошибок. Официант был в коротких кожаных баварских штанах с застежками под коленями. Выслушав Букашева, он крикнул "Яволь" и побежал исполнять заказ, а Букашев стал меня расспрашивать о моей здешней жизни: как я здесь освоился, с кем общаюсь и говорю ли по- немецки. Я сказал, что мой немецкий гораздо хуже, чем его, но на бытовые темы кое- как объясняюсь. По-прежнему усмехаясь, Букашев заметил, что, как бы ни недоступен был для меня немецкий язык, он все же не труднее якутского, который при ином повороте судьбы мне пришлось бы осваивать. И даже намекнул, что в решении моей судьбы и ему пришлось принять некоторое участие, причем он как раз был против "якутского" варианта.
- Другие были за? - спросил я.
- Не все, но некоторые были.
- А ты почему был против?
- У меня было три причины, дружок, - ответил он невозмутимо. - Во-первых, я, если ты помнишь, смолоду готов был творить добро в пределах разумного. Во- вторых, у меня к тебе есть некоторые сентиментальные чувства. А в-третьих, мне, честно говоря, нравится, как ты пишешь. Я считаю, что, несмотря на все глупости, которые ты наделал, было бы просто обидно использовать такой талант на лесоповале.
Тут же он стал меня убеждать (и как мне показалось, вполне искренне), чтобы я не терял время, а писал.
- Для кого писать-то? - спросил я. - С моим читателем вы меня разлучили.
- Ну, не надо преувеличивать, - сказал он. - Отчасти разлучили, отчасти не разлучили. Страна у нас большая, границы длинные, народу ездит до черта, за всеми, кто чего везет, не уследишь. Я сам, между прочим, книжек твоих, так чтоб не соврать, штук пятьдесят-шестьдесят провез. Да и сейчас парочку с собой захвачу.
- Чудные вы, большевики, люди, - сказал я. - Сами писателя травите, сами изгоняете, потом сами же его книги возите контрабандой. Разве это не идиотизм?
- Идиотизм, - согласился охотно Букашев. - Идиотизм чистой воды. Но ничего сделать нельзя. Система, понимаешь ли, идиотская.
Я посмотрел на него недоуменно.
- Значит, ты тоже, - спросил я, - понимаешь, что система идиотская?
- А что? - сказал он. - Что тебя удивляет? Система идиотская, и я ей служу, но сам я не обязан быть идиотом. И другие не идиоты. Все все понимают, но ничего сделать не могут. - Странно, - сказал я.
- Если вы все понимаете, почему бы вам не попытаться как- то изменить положение? Власть-то в ваших руках.
- Власть-то в руках. Да только как ею воспользоваться? Ну вот представь себе, допустим, она тебе дана, эта власть. Что бы ты с нею делал?
- У-у! -завопил я так, что проходивший мимо с дюжиной кружек официант покосился на меня испуганно. - Да если бы у меня эта власть оказалась хотя бы на неделю, я прежде всего разогнал бы к черту всю вашу партию.
- Это понятно, - сказал Букашев, моим кощунством нисколько не возмутившись. - Ну разогнал бы, а дальше что?
- Не знаю, что дальше, - сказал я. - И даже знать не очень хочу. Но что бы ни было, все было бы лучше вашей бездарной власти.
- Ишь ты какой! - Он посмотрел на меня сквозь кружку. - Ты, я вижу, стал законченным антикоммунистом.
- Чушь! - возразил я. - Никем я не стал. Против так называемых идеалов коммунизма я ничего не имею. Свобода, равенство, братство, стирание границ, отмирание государства, от каждого по способностям, каждому по потребности. Что общего это имеет с тем, что вы наворотили?
- Ты прав, - сказал он, стирая с губ пену. - Общего, прямо скажем, немного. Но ведь нам же нет еще и семидесяти. Для истории это только миг. Дров, правда, наломать успели порядочно и глупостей наделали, потому что торопились и пытались перепрыгнуть через все ступеньки. А так не получается.
- Да и не может получиться, - сказал я. - Утопия есть утопия.
- Откуда ты знаешь, утопия или не утопия? - Букашев допил свое пиво и поставил кружку на стол. - Если напролом лезть, то утопия. А если все продумать и идти шаг за шагом...
- Слушай, - сказал я, - зачем ты мне эту хреновину порешь? Ты можешь в Москве плести чего хочешь по телевидению и здесь дурачить местных простаков, но не меня. Неужели ты надеешься меня убедить, что веришь сколько-нибудь в коммунизм?
- Миленький мой, я вообще ни во что не верю, - усмехнулся он. - Я не верю, а думаю. И мне кажется, что какие-то шансы еще есть.
- Шансы? - Я задохнулся от возмущения. - После всего того, что вы натворили? Какие там шансы?
- Я тебе говорю: какие-то. Маленькие. Может быть, даже совсем ничтожные. Но они есть. Слушай, браток, - схватил он за штаны пробегавшего мимо официанта, - притарань-ка нам еще пару пивка.
- Яволь! - охотно отозвался официант и со всех ног кинулся исполнять заказ.
Я изумленно посмотрел ему вслед и повернулся к Букашеву.
- Леша! - назвал я его впервые за нашу встречу по имени. - Что происходит? Ты же ему по-русски сказал! Как же он тебя понял?
- Да? - переспросил он озадаченно. - Я сказал по-русски? А, ну значит, это кто- то из наших. Неважно, не обращай внимания. Это тебя не касается.
Главная