Года два назад за ужином, когда каждый заказывал себе блюдо по вкусу, захотел и Паша щегольнуть своим гурманством.
- А мне дупеля! - говорит он повару, вызванному для приема заказов.
- Дупеля? А ты знаешь, что такое дупель? - спрашивает кто - то.
- Конечно, знаю... Птиченка сама по себе махонькая, так с рябчонка, а ноги во - о какие, а потом нос во - о какой!
Повар хотел возразить, что зимой дупелей нет, но веселый Королев мигнул повару и вышел вслед за ним. Ужин продолжался. Наконец, в закрытом мельхиоровом блюде подают дупеля.
- А нос где? - спрашивает Паша, кладя на тарелку небольшую птичку с длинными ногами.
- Зимой у дупеля голова отрезается... Едок, а этого не знаешь, - поясняет Королев.
- А!
Начинает есть и, наконец, отрезает ногу.
- Почему нога нитками пришита?.. И другая тоже? - спрашивает у официанта Паша.
Тот фыркает и закрывается салфеткой. Все недоуменно смотрят, а Королев серьезно объясняет:
- Потому, что я приказал к рябчику пришить петушью ногу.
Об этом на другой день разнеслось по городу, и уж другой клички Рыжеусову не было, как "Нога петушья"!
Однажды затащили его приятели в Малый театр на "Женитьбу", и он услыхал: "У вас нога петушья!" - вскочил и убежал из театра.
Когда Гоголю поставили памятник, Паша ругательски ругался:
- Ему! Надсмешнику!
Бывал на "вторничных" обедах еще один чудак, Иван Савельев. Держал он себя гордо, несмотря на долгополый сюртук и сапоги бутылками. У него была булочная на Покровке, где все делалось по "военногосударственному", как он сам говорил. Себя он называл фельдмаршалом, сына своего, который заведовал другой булочной, именовал комендантом, калачников и булочников - гвардией, а хлебопеков - гарнизоном.
Наказания провинившимся он никогда не производил единолично, а устраивал формальные суды. Стол покрывался зеленым сукном, ставился хлеб с серебряной солонкой, а для подсудимых приносились из кухни скамьи.
Наказания были разные: каторжные работы - значит отхожие места и помойки чистить, ссылка - перевод из главной булочной во вторую. Арест заменялся денежным штрафом, лишение прав - уменьшением содержания, а смертная казнь - отказом от места.
Все старшие служащие носили имена героев и государственных людей: Скобелев, Гурко, Радецкий, Александр Македонский и так далее. Они отвечали только на эти прозвища, а их собственные имена были забыты. Так и в книгах жалованье писалось:
Александр Македонский - крендельщик 6 рублей Гурко - калашник 6 " Наполеон - водовоз 4" Так звали служащих и все старые покупатели. Надо заметить, что все "герои" держали себя гордо и поддерживали тем славу имен своих.
Гурманы охотно приглашали за свой стол Ивана Савельева, когда он изредка появлялся в клубе, потому что с ним было весело. Для потехи!
Даже постоянно серьезных братьев Ляпиных он умел рассмешить. Братья Ляпины не пропускали ни одного обеда. "Неразлучники" - звали их. Было у них еще одно прозвание - "чет и нечет", но оно забылось, его помнили только те, кто знал их молодыми.
Они являлись в клуб обедать и уходили после ужина. В карты они не играли, а целый вечер сидели в клубе, пили, ели, беседовали со знакомыми или проводили время в читальне, надо заметить, всегда довольно пустой, хотя клуб имел прекрасную библиотеку и выписывал все русские и многие иностранные журналы.
Братья Ляпины - старики, почти одногодки. Старший - Михаил Иллиодорович - толстый, обрюзгший, малоподвижный, с желтоватым лицом, на котором, выражаясь словами Аркашки Счастливцева, вместо волос "какие - то перья растут".
Младший - Николай - энергичный, бородатый, был полной противоположностью брату. Они, холостяки, вдвоем занимали особняк с зимним садом. Ляпины обладали хорошим состоянием и тратили его на благотворительные дела...
История Ляпиных легендарная, и зря ее не рассказывали всякому купцы, знавшие Ляпиных смолоду.
Ляпины родом крестьяне не то тамбовские, не то саратовские. Старший в юности служил у прасола и гонял гурты в Москву. Как - то в Моршанске, во время одного из своих путешествий, он познакомился со скопцами, и те уговорили его перейти в их секту, предлагая за это большие деньги.
Склонили его на операцию, но случилось, что сделали только половину операции, и, вручив часть обещанной суммы, докончить операцию решили через год и тогда же и уплатить остальное. Но на полученную сумму Ляпин за год успел разбогатеть и отказался от денег и операции.
А все - таки Михаил Иллиодорович обрюзг, потолстел и частенько прихварывал: причина болезни была одна - объедение.
В половине восьмидесятых годов выдалась бесснежная зима. На масленице, когда вся Москва каталась на санях, была настолько сильная оттепель, что мостовые оголились, и вместо саней экипажи и телеги гремели железными шинами по промерзшим камням - резиновых шин тогда не знали.
В пятницу и субботу на масленой вся улица между Купеческим клубом и особняком Ляпиных была аккуратно уложена толстым слоем соломы.
Из - под соломы не было видно даже поперечного гранитного тротуара, который, только для своего удобства, Ляпины провели в Купеческий клуб от своего подъезда.
И вот у этого подъезда, прошуршав по соломе, остановилась коляска. Из нее вышел младший брат Ляпин и помог выйти знаменитому профессору Захарьину.
Через минуту профессор, миновав ряд шикарных комнат, стал подниматься по узкой деревянной лестнице на антресоли и очутился в маленькой спальне с низким потолком.
Пахло здесь деревянным маслом и скипидаром. В углу, на пуховиках огромной кровати красного дерева, лежал старший Ляпин и тяжело дышал. Сердито на него посмотрел доктор, которому брат больного уже рассказал о "вторничном" обеде и о том, что братец понатужился блинами, - так, десяточка на два перед обедом.
- Это что? - закричал профессор, ткнув пальцем в стенку над кроватью.
- Клопик - с... - сказал Михалыч, доверенный, сидевший неотлучно у постели больного.
- Как свиньи живете. Забрались в дыру, а рядом залы пустые. Перенесите спальню в светлую комнату! В гостиную! В зал!
Пощупал пульс, посмотрел язык, прописал героическое слабительное, еще поругался и сказал:
- Завтра можешь встать!
Взял пятьсот рублей за визит и уехал.
На другой день к вечеру солома с улицы была убрана, но предписание Захарьина братья не исполнили: спален своих не перевели... Они смотрели каждый в свое зеркало, укрепленное на наружных стенах так, что каждое отражало свою сторону улицы, и братья докладывали друг другу, что видели:
- Пожарные по Столешникову вниз поехали.
- Студент к подъезду подошел.
Николай уезжал по утрам на Ильинку, в контору, где у них было большое суконное дело, а старший весь день сидел у окна в покойном кожаном кресле, смотрел в зеркало и ждал посетителя, которого пустит к нему швейцар - прямо без доклада. Михаил Иллиодорович всегда сам разговаривал с посетителями.
Главным образом это были студенты, приходившие проситься в общежитие.
Швейцар знал, кого пустить, тем более, что подходившего к двери еще раньше было видно в зеркале.
Входит в зал бедно одетый юноша.
- Пожить бы у вас...
- Что же, можно. А вы кто такой будете? Если студент университета, Ляпин спросит, какого факультета, и сам назовет его профессоров, а если ученик школы живописи, спросит - в каком классе, в натурном ли, в головном ли, и тоже о преподавателях поговорит, причем каждого по имени - отчеству назовет.
- Так - с! Значит, пожить у нас хотите? Раскроет книгу жильцов, посмотрит отметки в общежитии и, если есть вакансия, даст записку.
- Вот с этой бумажкой идите в общежитие, спросите Михалыча, заведующего, и устраивайтесь.
Главная