22 февраля 1994 года мы шли с почтенным арбатцем, академиком С. О. Шмидтом по темным, слегка освещенным окнами, обледенелым арбатским переулкам, говорили о Юрии Казакове.
- Казаков, как он сам вспоминал, лет до двадцати природы и в глаза не видел, - сказал я.
- Но у нас есть бульвары, - заметил Сигурд Оттович.
- Бульвары?.. Да, - кивнул я (но про себя подумал: "Бульвары - природа?.. Милый Шмидт!..").
Впрочем, еще один арбатец - Николай Глазков - тоже замечал:
Щебечут птицы по весне
У нас на стареньком Арбате.
Приятно в день весенний мне
Лесной коснуться благодати13.
Вновь и вновь, перелистывая страницы казаковских книг, с некоторым даже удивлением убеждаешься, что истоки его самых любимых пристрастий, самых дальних дорог, самых неожиданных и судьбоносных встреч - здесь, на Арбате!
"Моя охота началась тридцать лет назад на Арбате, в здании нынешнего ресторана "Прага" - тогда дом этот был набит всевозможными учреждениями, от милиции до собеса, - в читальном зале библиотеки.
В детстве мне не повезло в том смысле, что близких родных, к которым бы я мог поехать в деревню, у меня не было, каникулы я проводил на арбатских дворах, природы и в глаза не видал и не думал о ней... Тем удивительнее теперь кажется мне величайшая страсть, которая овладела вдруг мною в темной, холодной и голодной Москве. С чего бы вдруг? И до чтения ли было тогда мне?
Но ежедневно, покачиваясь иногда от слабости, брел я к вечеру в читальный зал и сидел там до закрытия, набирая каждый раз гору книжек про охоту. До сих пор помню запах этих книг, шрифт, рисунки, чертежи, описания птиц и зверей"14.
И казались несбыточными те мечты о лесах и охоте. А Москва была еще военная: "...баррикады, жирные туши аэростатов по бульварам, редкие, отчаянно громыхающие, битком набитые трамваи. Пепел летал по улицам, временами где-то рвались снаряды. Листовки, как снег, с неба, и в листовках обещания сладкой жизни. И мы на загородных полях, за Потылихой, ранние морозы, закаменевшая земля, неубранные вилки капусты, морковь, которую выковыривали палками. (Я вспоминаю тут, как Устинья Андреевна Казакова рассказывала: сынок ее, четырнадцатилетний Юрочка, нес на спине мешок мерзлой капусты из Потылихи - через Бородинский мост, мимо Смоляги, на Арбат - на полусогнутых ногах, шатаясь из стороны в сторону. - В. М.) Противотанковые рогатки всюду, железобетонные колпаки, амбразуры в подвалах, патрули - полупустой город. Замерзающие дома, мрущие старухи, холод в квартирах,
железные печки, и всю зиму потом темнота, коптилки, лопнувшие трубы водопровода и бледные грязные лица..." 15
И все-таки пришла пора, и весна наступила, и лес вздохнул, и глухари проснулись, и началась охота...
"Неужели, - думал я, - сейчас все произойдет, и я услышу и увижу то, о чем я с таким упоением читал в зимние, голодные, военные вечера? Неужели сейчас он цокнет, как ногтем по табакерке, вслушается, снова цокнет, потом еще и еще, чаще и чаще, и засвиристит, заскиркает, тряся своей бородой, а я, спотыкаясь о коряги, стану скакать на это скирканье? Неужели бывает, что, когда долго кричишь, тебя кто-то и услышит - человек ли, судьба ли?..
А было это на Севере, в пустыне, в мае, в счастливую пору"16.
(На своем "Северном дневнике" Ю. П. Казаков мне написал: "...Если вы соблазнитесь поехать на Север, я буду счастлив, а если нет, то я напрасно все это писал".
Я съездил на Север, был в Архангельске, на Соловках, на Мурмане. Живал в Тарусе и в Абрамцеве, был почти во всех "казаковских" местах, даже специально ездил в Сычевку, на родину его предков, но не об этом пока речь...)
Тот факт, что взгляд Ю. Казакова на природу - это именно взгляд москвича и арбатца, был замечен критикой. Но оценен при этом... негативно. Так, А. Марченко усмотрела в рассказе "Адам и Ева" грех "арбатского пантеизма", который обанкротился, поскольку-де герой рассказа, художник, пытается противопоставить современности "биологическую весну" и "человека во плоти"... Надуманность этих обвинений (не в адрес героя даже, а в адрес автора!) убедительно показал в своей монографии И. С. Кузьмичев.
Напротив, свежий, сдержанно-восхищенный, внимательный взгляд коренного арбатца на природу Севера позволил, в свою очередь, упоминавшейся уже нами Е. Ш. Галимовой, литературоведу из Архангельска, заметить: "Мне доводилось слышать от людей, родившихся на берегу Белого моря, удивительные признания. Они говорили о том, что, читая Казакова, не просто узнавали знакомые с детства пейзажи, а словно впервые по-настоящему видели красоту своей родины"17
Подобное же привелось слышать 2 декабря 1982 года на гражданской панихиде в Малом зале ЦДЛ от такого северянина, как Федор Абрамов (увы! - ему самому оставалось всего полгода жизни!). И тогда же умный, сдержанный Абрамов первым сказал: "Мы все должны понимать, что сегодня происходит. Умер классик!.."
Думаю, не случаен интерес Казакова к выдающимся деятелям литературы и искусства, жившим некогда на Арбате. Начиная с Пушкина...
Замечу, кстати, что С. О. Шмидт в своих устных и печатных выступлениях на тему "Арбатская пушкиниана" делает любопытный обзор: как личность Александра Сергеевича на протяжении полутора столетий находила отражение в творчестве многих поколений арбатцев18. Не был исключением и Юрий Казаков:
"В 1958 году мне захотелось написать рассказ о Лермонтове и Пушкине. Меня заняла мысль, почему Лермонтов, который боготворил Пушкина, не был знаком с ним"19.
Как видим, речь идет даже сразу о двух великих арбатцах. Хотя действие рассказа "Звон брегета" происходит не на Арбате, а в Петербурге20.
К 100-летию со дня смерти С. Т. Аксакова (1959 г.) Юрий Казаков написал очерк "Вдохновенный певец природы". Факт этот тем более примечателен, что Казаков старому арбатцу Аксакову был земляк вдвойне: в 1968 году он купил дом в Абрамцеве на земле бывшего аксаковского имения.
Но еще удивительней случай с художником-передвижником Сергеем Ивановым: и он, С. Иванов, и Ю. Казаков жили на Арбате в одном и том же доме 30, и мало того - оба подолгу живали и работали в деревушке Марфино под Тарусой ("Осень в дубовых лесах", например, - это Марфино). Сам Казаков дивился этому совпадению и говорил мне об этом. И, конечно, не только мне...
Об этом вспоминает в своей книге "У подножья радуги" Федор Поленов - внук знаменитого автора "Московского дворика". Вот, кстати, еще одно перекрестье путей арбатцев: "поленовская" Спасопесковская церковь - это ведь украшение и двора Юрия Казакова! Однако приведу свидетельство Федора Поленова, не смущаясь длиной цитаты, поскольку в ней немалое место занимает и Арбат.
Речь идет о весне 1958 года, о поре их молодости, когда они на моторной лодке ушли в шестидневное плавание вверх по Оке - от Поленова до реки Угры. Музыкант Казаков, выпускник Гнесинского училища (тоже - Арбат!), ублажал друзей русскими романсами:
"Вечера у костров над половодьем проходили под его задушевное пение. Не было гитары. Но и отсутствие аккомпанемента не смущало Казакова. И, странное дело, он переставал заикаться.