"До меня дошло известие, что благополучно царствующий ныне потомок наш тебе вверил управление любезного сердцу моему города. Поздравляю и тебя с честию начальствовать в городе, освященном знаменитыми происшествиями, искупившем несколько раз погибающее отечество и жителей его, которыми предводительствует вождь, поседевший под знаменем победы. Построивши на берегах Москвы и Неглинной несколько деревянных лачуг, не думал я, что городок мой вырастет до высшей степени величия, на котором красуется теперь Москва, и станет наряду с богатейшими столицами света: так слава российского оружия, осветивши при начале своем соседственные края, в счастливые дни вашего столетия озарила отдаленнейшие земли и горит в глазах света незаходимым солнцем. С радостию услышали мы, что ревностное усердие твое восстановить город, на который обрушился жестокий и сильный неприятель, венчается успехом и что уже едва приметны следы пламенной войны.
Спасибо тебе за это! Москву надобно поддерживать и обогащать. Свое худо хвалить; но назло брату нашему Петру скажу откровенно, что законная столица России - Москва. Мы здесь с ним, на досуге, часто спорим об этом. В душе своей он, может быть, и раскаивается, что затеял золотом осушить болото; но смерть не отбивает упрямства, и он никак не соглашается со мною. Дело сделано. Дай Бог цвести в красоте и славе Петрограду! (Воля ваша, мы здесь, старые русаки, не можем приучиться русский город называть немецким именем.) Но дай Бог здоровья и матушке Москве!
Признаюсь тебе в малодушии своем: охотно бы оставил я на некоторое время блаженное спокойствие, которым мы наслаждаемся, чтобы прийти поглядеть на свой городок, который, вероятно, не признал бы меня, так как и я узнал бы его по одним догадкам или предчувствиям родительского сердца. Охотно бы согласился, платя дань времени, нарядиться в кургузое ваше платье, хотя бы и не пришло оно мне к лицу и, переменяя ночь в день, на масленице поглядеть на ваши игрища и полюбоваться красавицами и уважением, которым награждаются твои достоинства. Сплетники нашего мира, потому что они и здесь завелись от вас, сказывали нам, что звание Московского начальника недолговечное и что место это шаткое; но мы надеемся, что ты опровергнешь своим примером дурное обыкновение и увековечишь себя на этой степени так, что и после тебя будут прозывать хорошего начальника Москвы: другим Тормасовым. Бью челом и желаю тебе здоровья и хорошего продолжения хорошего начала".
Грамота была встречена всеобщим одобрением, потому что она отвечала настроениям и надеждам москвичей, их отношению к градоначальнику, да и написана была, как тогда говорили, остро, с намеками на всем известные обстоятельства, вызывавшие в обществе заинтересованные толки. Однако происхождение грамоты и имя сочинителя узнать присутствующим на маскараде не удалось: древнерусский воин, доставивший грамоту, во время чтения исчез, никто не заметил ни когда, ни куда он ушел.
Тайна ее авторства открылась лишь шестьдесят лет спустя, когда после смерти князя П.А. Вяземского - поэта, мемуариста, одного из умнейших и остроумнейших людей своего времени - в его архиве была обнаружена рукопись "грамоты" с его собственноручной надписью: "Мое письмо к Тормасову, на маскараде, данном Праск. Юрьев. Кологривовой в Москве".
Тормасов оправдал надежды. Москва быстро поднималась из пепла, а за что особенно были благодарны москвичи - она при восстановлении сохранила свое, московское, своеобразие, свою прелесть и красоту. Полковник Скалозуб утверждал: "Пожар способствовал ей много к украшенью", - разумеется, способствовал не пожар, а разумная политика генерал-губернатора. Петербургский архитектор В.И. Гесте, которому император Александр 1 поручил составить проект реконструкции Москвы, предложил снести старые здания, пробить новые улицы и придать плану города четкие геометрические формы. Но московская "Комиссия для строений", во главе которой стоял Тормасов, отвергла этот проект, постановив: "Прожектированный план, хотя заслуживает полное одобрение касательно прожектов теоретических, но произвести оные в исполнение почти невозможно, поелику художник, полагая прожекты, не наблюдал местного положения". Сохранившая традиционную планировку, сберегшая и восстановившая Кремль и другие постройки прежних веков, возродившаяся Москва дала право известному поэту Федору Глинке, в 1812 году сражавшемуся за нее на Бородинском поле, начать свое знаменитое стихотворение (кстати сказать, предназначавшееся к 700-летнему юбилею столицы) строкой, которая стала формулой самой сути Москвы: