"На случай разломки Московского Кремля для построения нового дворца в 1770 году архитектором Баженовым":
Прости престольный град, великолепно зданье
Чудесной древности, Москва - Руси блистанье!
Сияющи верхи и горды вышины,
Надиво в давний век мы были созданы.
...Но что не сбудется, где хощет божество?
Баженов, - начинай! Уступит естество.
К счастью, вандальский проект уничтожения Кремля не осуществился, а стихи Державина, его приветствующие и одобряющие, относятся не столько к области чистой поэтической деятельности знаменитого поэта, сколько к его попыткам использовать свой поэтический дар в утилитарных целях. (Отличая именно эту сторону литературных занятий Державина, Пушкин писал: "С Державиным умолкнул голос лести - а как он льстил!")
В одах XVIII века воспеваются государственные заслуги Москвы: ее роль в образовании Русского государства, руководящая роль в организации борьбы против иноземных захватчиков:
Москва представит вам героев
И храбры росские полки;
Несчетны тьмы противных воев
От сильной пали их руки, -
пишет Н.Н. Поповский.
А.П. Сумароков - крупнейший поэт и драматург XVIII века, говоря о Москве, также часто обращается к ее государственному и героическому военному прошлому: это поэма "Димитрияды", трагедия "Димитрий Самозванец", оды, исторические статьи "О первоначалии и созидании Москвы", "Краткая московская летопись" и другие. Характерны в этом отношении строки из "Оды Григорью Александровичу Потемкину":
Спеша к первопрестольну граду,
В котором мудрый Петр рожден,
Где росские поднесь монархи
Взлагают на главу венец...
Последуй к нам с императрицей,
Узрети с ней Кремлевы стены,
Возвел который Иоанн,
Княженья росски совокупший
И иго варваров отвергший...
В одах, трагедиях, то есть в произведениях "высокого штиля", Москва предстает у Сумарокова символом, в котором образ создают не конкретные детали, а мысли и идеи, в произведениях же "среднего" и "низкого" стиля - посланиях, элегиях, сатирах, притчах - он пишет о современной ему Москве, изображая московский быт, видя в нем особенность и самобытность современной Москвы. В его время только складывалось представление о московской самобытности, как оппозиции государственной власти, Екатерина II еще не сказала: "Я не люблю Москвы", но сама тенденция к противопоставлению уже существовала, чему, правда, способствовала и сама императрица, вынуждая опальных вельмож уезжать из Петербурга в Москву.
В "Оде анакреонтической к Елисавете Васильевне Херасковой" - поэтессе, "стихотворице московской", жене М.М. Хераскова, Сумароков дает черточки московского литературного быта; в сатире "Кривой толк", как пример невозможного, говорит о том, что
Когда на Яузу сойдет Иван Великий,
И на Неглинной мы увидим корабли...
В другой сатире - "Пиит и друг его" - изображает зрителей в московском театре, которые во время представления грызут орехи, шумят, кричат, и с досадой вспоминает, что обладающий зычной глоткой
Крикун, как колокол, единый оглушит
И автора всего терпения лишит...
И такие наблюдения, детали, замечания разбросаны во многих произведениях Сумарокова. Любопытно, что он выбирает для перевода из обширного наследия немецкого поэта XVII века Пауля Флеминга, посетившего Россию в составе голштинского посольства, его стихотворения, посвященные Москве.
С шестидесятых годов XVIII века русская поэзия, обращаясь к московской теме, изображает Москву преимущественно в ее частной, домашней жизни, что определило характер лучших из этих произведений: простоту, свободу выбора тем, отсутствие чопорности, искренность и задушевность.
В конце пятидесятых - начале шестидесятых годов юный Д.И. Фонвизин - студент Московского университета, пишет свои первые литературные произведения. Впоследствии он вспоминал: "Весьма рано появилась во мне склонность к сатире. Острые слова мои носились по Москве; а как они были для многих язвительны, то обиженные оглашали меня злым и опасным мальчишкою... Сочинения мои были острые ругательства: много было в них сатирической соли..." К сожалению, до нас дошло очень немногое из тогдашних сочинений Фонвизина: под давлением родных, боявшихся, что затронутые в сатирах влиятельные лица могут ему повредить, он уничтожил все написанное и пообещал больше не сочинять сатир. Из московских сатир Фонвизина сохранились стихотворения "Чертик на дрожках" и "Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке", хотя и написанные в Петербурге, но отражающие московские впечатления.
"Чертик на дрожках" - довольно легковесный анекдот, высмеивающий охватившую дворянское русское общество французоманию. Он неоригинален по теме, но построен на типично московской ситуации: француз, модный торговец, не особенно хорошо знающий русский язык, приказывает извозчику ехать "на Петуковы ног", переделав так старинное название местности "На Курьих Ножках".
Вторая сатира не подверглась уничтожению, видимо, потому, что - ней нет "личностей", она изображает пороки времени вообще, - даже место действия достаточно неопределенно: "Москва - Петербург". Но зато, благодаря обобщению, сатира Фонвизина стала глубже - острее: он пишет - лжи, которая пронизывает все современное общество:
Попы стараются обманывать народ,
Слуги - дворецкого, дворецкие - господ,
Друг друга - господа, а знатные бояре
Нередко обмануть хотят и государя,
о взяточничестве, подкупах, казнокрадстве, несправедливом социальном неравенстве.
Но наряду с историко-героическим, описательно-сатирическим раскрытиями московской темы все более заметным, а к концу XVIII века и в самом начале XIX преобладающим становится лирическое, интимное начало.
Младший брат Д.И. Фонвизина (разница между ними была всего в год) - Павел Иванович Фонвизин, в те же годы, когда старший брат писал сатиры, сочинял лирические стихи - мадригалы, элегии; в них тоже упоминается "прекрасная Москва, приятная страна", но - сетует влюбленный поэт: "Любезный мне сей град оставила она", и поэтому "Москва прелестный град, меня уж не прельщает".
Необычайной силой ощущения лирического единства с родным городом проникнуты строки "Станса" А.А. Ржевского, написанного в 1761 году:
Прости, Москва, о град, в котором я родился,
В котором в юности я жил и возрастал,
В котором живучи, я много веселился,
И где я в первый раз любви подвластен стал.
Почти теми же словами девяносто лет спустя скажет о Москве Лермонтов: "Москва моя родина, и такою будет для меня всегда: там я родился, там много страдал и там же был слишком счастлив".
Но главным в образе Москвы, создаваемом русской литературой второй половины XVIII века, было последовательное, упорное, высказываемое, естественно, обиняками и намёками несогласие с официальной политикой правительства, что и вызвало, также естественно, раздраженный отзыв Екатерины II о Москве.
Сумароков в сатирах упрекает московских зрителей и читателей в невнимании к своему творчеству, но надеется он на Москву:
А ты, Москва! А ты, первопрестольный град,
Жилище благородных чад,
Обширные имущая границы, <...>
Развей невежество, как прах бурливый ветр!
В комедии Фонвизина "Недоросль" положительные ее герои Стародум, Правдин, Милон - все москвичи: Правдин рекомендуется: "Я называюсь Правдин... Я родился в Москве"; Стародум, чтобы разоблачить "злонравие" Простаковой и Скотинина и спасти Софью, приезжает из Москвы. (В "Ревизоре" Гоголя жандарм в явлении последнем объявляет: "Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе".)
Девяностые годы XVIII века в русской литературе - время наивысшего развития и наибольших успехов сентиментализма. Центром русского сентиментализма становится Москва. И не только потому, что в ней живет самый талантливый писатель этого направления, его признанный вождь - Н.М. Карамзин, но и потому, что распространение "частной", "домашней" литературы получило наибольшее развитие в Москве и тем самым создало наиболее благоприятную почву для сентиментализма.
Сентиментализм, с его вниманием к чувствам и переживаниям, составляющим повседневную жизнь людей, к тихой, скромной жизни, с культом красоты скромного городского и сельского пейзажа, заставил взглянуть на Москву новыми глазами.
Первая русская сентиментальная повесть - повесть Н.М. Карамзина "Бедная Лиза" - начиналась с описания панорамы Москвы, картины, любимой автором, не устающим ею любоваться и находить в ней "новые красоты".
"Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густозеленые, цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река...
На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада... Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь; еще далее, почти на краю горизонта, синеются Воробьевы горы. На левой же стороне видны обширные, хлебом покрытые поля, лесочки, три или четыре деревеньки и село Коломенское с высоким дворцом своим".
После "Бедной Лизы" московские виды входят в моду. Москву пишут иностранные художники (наиболее известны картины французского живописца Ж. Делабарта); русский художник Ф.Я. Алексеев, до того обративший на себя внимание видами Петербурга, руководит мастерской, которая занята производством московских пейзажей; московские виды требуют ко двору, продают за границу, и тогда же, в девяностые годы, император Павел 1 посылает в Москву Виже Лебрен, желая иметь московский пейзаж ее работы...