Живой, естественно развивающийся организм Москвы хорошо чувствовали архитекторы, которым было поручено восстановление Москвы после пожара 1812 года. Тогда сгорело, было разрушено почти две трети зданий, но Москва как город, как структура не была уничтожена.
В созданную в мае 1813 г. "Комиссию для строений Москвы", на которую возлагалась задача восстановления и нового строительства города, вошли архитекторы Д.Г. Григорьев, О.И. Бове, И.Д. Жуков, Ф.Д. Соколов, Ф.М. Шестаков и другие. Многие из них были учениками или соратниками М.Ф. Казакова и его последователями. Комиссия принялась за разработку плана восстановления столицы.
Одновременно Александр 1 поручил составить план восстановления Москвы главному архитектору Царского Села В.И. Гесте, который Москвы не знал, но тем не менее взялся за выполнение поручения и представил свой проект. Его проект предусматривал почти полную перепланировку города. Москва представлялась Гесте чем-то вроде регулярного французского парка с центральной площадью-клумбой - Кремлем и отходящими от него веером прямыми улицами-лучами, кончавшимися на приведенном к правильному кругу Камер-Коллежском валу площадями. В феврале 1813 года Гесте посетил Москву, но работа над проектом велась по планам, без ознакомления с натурой, поэтому проект был в значительной степени плодом абстрактных построений и фактически ломал исторически сложившуюся структуру города. Проведение новых улиц-лучей, расширение старых, образование площадей требовало многочисленных сносов. Сам Гесте объяснял, что "все строения, которые означены в сломку, состоят в одноэтажных и малой части двухэтажных домов, весьма не важных", так же легко он относился к древним постройкам, рекомендуя, например, "выровнять", то есть снести стены Китай-города и сделать на его месте бульвар.
Получив в июне 1813 года лихой проект Гесте, московский генерал-губернатор Ф.В. Ростопчин послал в Петербург свои возражения на него. Прежде всего он сообщает, что среди предназначенных к сносу строений "есть много значащих зданий и обширных домов... Уничтожение же вовсе сих строений, исключая знатного убытка, хозяевам нанесет огорчение и произведет ропот, быв совсем несогласно благотворным видам государя императора". Не согласен он и с уничтожением Китайгородской стены: "Стену Китай-города, хотя она и требует поправления, должно оставить, потому что она по долговременности своей заслуживает уважения и дает вид величественности части города, ею окруженной".
В свою очередь, и "Комиссия для строений Москвы" выступила с решительными возражениями против этого "спущенного сверху" плана, для чего, конечно, требовались и профессиональная честность, и немалое гражданское мужество. К счастью, архитекторы, восстанавливавшие Москву после пожара 1812 года, обладали этими качествами в полной мере. В отзыве на имя царя они писали: "Прожектированный план хотя заслуживает полное одобрение касательно прожектов теоретических, но произвести оные в исполнение почти невозможно, ибо многие годы и великие суммы не могут обещать того события, чтобы Москву выстроить по оному плану, поелику художник, полагая прожекты, не наблюдал местного положения".
Отбившись от проекта Гесте, московские архитекторы разработали собственный план, в котором соблюдалась историческая преемственность в планировке города и ставилась задача сохранить и восстановить пострадавшие исторические памятники. Но в то же время, развивая московские градостроительные традиции, они создали новый архитектурный стиль - московский ампир, постройки которого естественно вошли в городскую среду и стали еще одной чертой своеобразия облика Москвы.
Веками Москва накапливала эти "московские" черточки, воплотившиеся в тех или иных зданиях, тщательно отбирала, а отобрав, крепко за них держалась, потому что они-то и создавали ее образ - и смысловой, и эстетический, и архитектурный.
Личность невозможна без самосознания. "Гость много видит", а хозяину - строить и беречь. Самая ранняя известная нам письменная русская самооценка Москвы относится к XIV веку, к эпохе Дмитрия Донского и Куликовской битвы. В "Задонщине" - повести-поэме, посвященной этой битве, читаем: "О жаворонок-птица, красных дней утеха, возлети под синии небеса, посмотри к сильному граду Москве", а после победы князь Дмитрий обращается к своему боевому соратнику: "И поидем, брате князь Владимир Андреевич, во свою Залесскую землю к славному граду Москве". К этому же времени относится и описание Москвы в летописи: "Град Москва велик и чуден, и много людий в нем и всякого узорочия".
Городскими "чудесами" и "узорочьем" раньше называли то, что теперь получило название памятников истории и архитектуры.
Образ города складывался в сочетании целенаправленного на "украшение" строительства и векового народного, общественного отбора "истинно московских" достопримечательностей, на которых и держался этот образ.
Среди народных лубочных листов XVIII - XIX веков, расходившихся по всей России, проникавших в самые удаленные деревни, есть листы, рассказывающие о Москве. Ведь лубок прежде всего - это рассказ, рассказ в картинках. Так вот эти лубки, названия которых варьировались, но смысл оставался один - "Московские святыни и достопримечательности", - представляют собой расположенные по листу в рамках-картушах или без них изображения этих самых "истинно московских" сооружений. В XX веке по тому же принципу давался образ Москвы в календарях, выпускаемых И.Д. Сытиным, в путеводителях, даже в таком издании, как "Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Под редакцией В.П.Семенова-Тян-Шанского".
Принцип создания лубка-рассказа о Москве на протяжении века не менялся, правда, число изображений бывало разное, но круг изображаемых сюжетов оставался постоянным, скупо пополняясь с годами.
Между прочим, М.Ю. Лермонтов в "Панораме Москвы", окинув общим взглядом открывающуюся с высоты Ивана Великого панораму города и сказав о нем несколько фраз, затем так же останавливает взгляд на отдельных постройках - храме Василия Блаженного, Сухаревой башне, памятнике Минину и Пожарскому и, характеризуя их, дает общий художественный образ Москвы. Свободное разнообразие, естественная индивидуализация - основы этого образа, а его детали - отдельные памятники. Потому-то, заметим, каждый из них не может быть заменен ничем, и утрата каждого наносит урон и градостроительному, и духовному образу города.
Итак, на чем же держался (да держится, если честно признаться, и сейчас) духовный, нравственный и художественный образ Москвы? Прежде всего Кремль, панорама которого воспринимается единым памятником. Кремль был воплощением живой народной исторической памяти. "Ты жив, и каждый камень твой // Заветное преданье поколений", - сказал о нем М.Ю. Лермонтов. В советское время, когда Кремль оказался закрыт и отнят у народа, его восприятие изменилось, но не настолько, чтобы совершенно уничтожилось старое. В 1918 году Марина Цветаева написала:
...О, самозванцев жалкие усилья!
Как сон, как снег, как смерть - святыни - всем.
Запрет на Кремль? Запрета нет на крылья!
И потому - запрета нет на Кремль!
Из кремлевских достопримечательностей выделились в отдельные рисунки Спасская башня - заветный, святой вход в Кремль, Иван Великий, Царь-пушка и Царь-колокол.
Вне Кремля - Покровский собор, поставленный Иваном Грозным в ознаменование победы под Казанью, но получивший известность и новое название собора Василия Блаженного по имени похороненного в нем, чтимого в Москве юродивого, смело обличавшего перед Иваном Грозным его злодеяния. (Интересно, что главный государственный Успенский собор, в котором венчались на царство цари, встречается среди этих рисунков довольно редко.)
Главная