Но Москва того времени была не только центром барства, с его праздниками, комфортом и роскошью, но и важным просветительным пунктом. Помянем немногих, получивших еще в елизаветинское время в университетской гимназии и пансионе и самом университете свое образование, каковы Новиков и Карамзин, которые в Москве приобрели большое просветительное значение. Новиков, окончив университет, был офицером Преображенского полка и был командирован в Москву для письменных занятий в комиссии по составлению проекта нового уложения. Сперва он составлял "дневые записи" по VII отделению комиссии "о среднем роде людей", а потом и журналы общего собрания комиссии и докладывал их императрице лично. Еще более выдвинувшись в Петербурге изданием таких сатирических журналов, как "Трутень" и "Живописец" и началом такого исторического издания, как "Российская Вифлиофика или Собрание древностей Российских", Новиков переселился в Москву и арендовал здесь университетскую типографию и "Московские ведомости". Здесь он через профессора Шварца сблизился с масонами и вступил в их "Дружеское ученое общество". В Москве Новиков развил чрезвычайно широкую просветительную деятельность: кроме "Московских ведомостей" выпускал еженедельные приложения к ним) издавал журналы и книги для народа, завел в Москве несколько книжных лавок, одну при университете, завел и другую типографию на Садовой, где теперь Спасские казармы.
Влияние Новикова на Карамзина было очень сильным. В его журналах он начал печатать первые свои произведения. По его примеру он начал издавать "Московский журнал", в котором помещал, кроме своих статей, произведения Хераскова, Державина, Дмитриева и других лучших писателей своего времени. "Письма русского путешественника", и повести "Бедная Лиза" и "Наталья боярская дочь" доставили ему большую известность. Здесь же, в Москве, он начал свои архивные занятия по русской истории, которые, после издания в Петербурге "Вестника Европы", привели его к составлению его великого труда "История Государства Российского", первые тома которого он писал частью в Москве, частью в подмосковной усадьбе князя Вяземского - селе Астафьеве.
В противоположность этим просветительным течениям при Екатерине II в Москве взяли силу старообрядцы. Главарь беспоповцев Илья Ковылин, в генерал-губернаторство дряхлого фельдмаршала Салтыкова, под благотворительным предлогом устраивая карантинные больницы во время чумы, создал Рогожский раскольнический центр под именем Преображенского кладбища, где перекрещивались в Хапиловском пруде умиравшие православные и куда свозилось их выморочное имущество. Раскольники были виновниками чумного бунта, жертвой которого сделался убитый чернью архиепископ Амвросий.
Влияние на Москву царствования Екатерины II, в различных отношениях, было значительно. Но оно не ограничилось только ее временем, а продолжалось целое столетие, до царствования императора Александра II, или, точнее, до освобождения крестьян, с которого наша столица начинает терять характер города по преимуществу дворянского, с его помещичьими особняками, с ее особым бытом, налагавшим на все свой особый отпечаток.
Вообще же должно сказать, что как ни велики были перемены и потрясения XVIII века, они не произвели в Москве глубокого переворота. Первопрестольная столица, исторически слагавшаяся в своих коренных особенностях, осталась в своих основах тем же национально-русским центром, каким она была всегда, и сохранила в России свою притягательную силу. Это тем более удивительно, что политическое, правительственное средоточие Русского государства Петром 1 перенесено было на берег Невы, в новую столицу. Производились всевозможные реформы, высшие классы переряжались в западно-европейские парики и костюмы, носились новые образовательные веяния до масонства, вольтерианства и революционного энциклопедизма включительно, а Москва по-прежнему оставалась православно-русским городом, в громадном большинстве своего населения. Перевоплощавшиеся то в немцев, то во французов московские вельможи в своих новых палатах то стиля ренессанс, то барокко, то рококо, оставались, по-старинному, русскими боярами, с их хлебосольством, с их усердием к храмам Божиим, которые теперь они строили уже в виде домовых церквей, и вообще хранили старые предания. В том же духе, хотя и в меньшем размахе, жило среднее дворянство. О купечестве, сохранившем свои долгополые одежды и дутые сапоги до 60-х годов XIX столетия, до времен Островского, и говорить нечего. Оно составляло лишь верхушку нашего, до сего времени мало изменяющегося крестьянства. А между тем оно, как заметил еще покойный И. Е. Забелин, к началу XIX столетия составляло ни больше ни меньше, как две трети всего населения нашей столицы. Этот почтенный историк Москвы говорит, что в эту эпоху из трех москвичей двое были крестьяне, притом крепостные, из которых один был дворовый, а другой принадлежал к крестьянской земледельческой семье. Москва, имевшая зимой по 600 тысяч жителей, летом оставалась с тремястами тысяч населения, потому что весною помещики уезжали из своих барских особняков и увозили в поместья своих крестьян, составлявших не только их прислугу, но и разнородных домашних ремесленников и музыкантов, хористов и даже актеров. Немало, до половины прошлого столетия, среди купечества было крепостных, которые платили гильдию и наживали миллионные капиталы.
Точно так же и новые губернские и сословные учреждения императрицы Екатерины II только внешним образом изменяли конструкцию московской администрации и разных классов населения, оставляя в Москве, в ее глубинах, все по-старому.
Главная