Как невозможно представить себе старую Москву без колокольного звона, так же невозможна ее картина без "крика" уличных разносчиков самого разнообразного товара и торговцев на московских рынках и базарах. "Крик" - понятие профессиональное, так разносчики и торговцы называли присловья, с которыми продавали свой товар. "Крик" выполнял роль и вывески, и рекламы. Был традиционный, общепринятый "крик", которым большинство и пользовалось, был "крик" свой - придуманный или переиначенный торговцем, высшей же степенью "крика" считалось "краснобайство", то есть достаточно развернутое повествование, отдельные продавцы могли краснобайствовать часами.
"Крик" - особый жанр словесного искусства, и у него, как у каждого литературного жанра, есть свои законы, свои образцы, своя история. Рассказы о московских "криках" можно найти во многих мемуарах москвичей, коль скоро речь зайдет об уличной жизни.
Мемуарист прошлого века Петр Федорович Вистенгоф в книге "Очерки московской жизни" (1842 г.) - одной из лучших книг о Москве 1830-х годов - рассказ об уличных разносчиках выделяет в специальную главку "Разносчики".
"Бесчисленное множество разносчиков всякого рода наполняют московские улицы, - пишет П.Ф. Вистенгоф. - Одни из них, разодетые в синих халатах, продают дорогой товар, другие, в серых халатах, торгуют товаром средней цены, наконец, мальчики и бабы разносят самые дешевые лакомства. При появлении весны московский разносчик обыкновенно предлагает свежие яйца; затем они кричат: апельсины, лимоны, кондитерские печенья, арбузы моздокские хорошие и дыни канталупки, игрушки детские, яблоки моченые и сливы соленые, шпанские вишни, сахарное мороженое, всевозможные ягоды, пряники, коврижки, спаржа, огурцы и редька паровая, алебастровые фигуры, калужское тесто, куры и молодые цыплята, медовый мак, патока с инбирем, горох, бобы, груши и яблоки сушеные на палочках, гречневики с маслом, гороховый кисель, белуга и осетрина малосольная, свежая икра, живые раки, соты медовые, клюквенный квас и молодецкое: "По ягоду, по клюкву!" Это особенный род разносчиков; они, обыкновенно, бывают старики и продают ягоду в лукошках, накладывая из них в чашечки и помазывая наложенную порцию медом. Продажа всегда сопровождается следующей песней: "По ягоду, по клюкву, володимирская клюква, приходила клюква издалека просить меди пятака, а вы, детушки, поплакивайте, у матушек грошиков попрашивайте, ах, по ягоду, по клюкву, крррупная володимирская клюква!" Разносчик-спекулятор обыкновенно надевает шапку набок и старается смешить публику, которая собирается около него из мальчишек, проходящих по улице мужиков и баб; он часто успевает в своей проделке и, если бывает забавен, то с ним почти не торгуются, и дешевый товар его продается славно, принося на обращающийся в торговле капитал процентов гораздо более, чем выигрывают в косметиках на галантерейных товарах".
Писатель, видимо по обыкновенности явления, приводит только один "крик" - торговца клюквой, зато он совершенно точно определяет смысл и цель "крика" и отмечает его коммерческий результат.
По-иному, лирически, пишет о "криках" Сергей Николаевич Дурылин - писатель, искусствовед, друг и биограф М.В. Нестерова - в своих воспоминаниях "В родном углу", воспоминаниях о детстве, которое прошло в древнем районе Москвы - в Елохове и Старой Басманной в 1890-е годы.
Дурылин вспоминает: "Невозможно представить себе любую улицу и переулок в Елохове без живого, въедливого в уши, бодрого крика разносчиков и развозчиков, сменяющих один другого, другой - третьего и т.д. с утра и до сумерек.
По крику этому, сидя в комнате, можно было узнать, какое время года и какой церковный уповод времени: "мясоед", "мясопуст", "сырная неделя" (попросту - масленица) или "сыропуст" и сам Великий пост.
- Стюдень говяжий! - рвется в окно с улицы крепкий доходливый голос... Это, значит, "мясоед" на дворе - весенний или рождественский, или на дворе сама "сплошная неделя" (перед масленицей), когда даже самым постным людям разрешается "сплошь" все мясное, и в среду, и в пяток.
Но вот те же голоса, а то и другие, такие же бодрые, зазывно-вкусные выкликают на весь переулок: кто белорыбицу с балыком провесным, кто "бел-грибы-сушены". Это, значит, на дворе Великий пост.
Весну легко узнать по веселым вскрикам с улицы: - Щавель зеленый! Шпинат молодой!
Как не порадоваться наступлению лета, когда в двери, в окна, в форточки беспрестанно несутся все новые и новые крики:
...За яблоками и арбузами вслед - так в сентябре, в начале октября - высоким тенором разливается новость-весть: - Орехи, клюква! Орехи, клюква! Это значит, пришла осень золотая.
Так круглый год сменяются эти неумолкающие веселые голоса".
Дурылин писал свои воспоминания зимой 1941-1942 годов, когда та жизнь, тот быт, которые он вспоминал, отошли далеко и, как казалось тогда, навсегда... Вообще-то быт в широком понимании этого слова - дело устойчивое, медленно преходящее, недаром Иван Егорович Забелин во второй половине XIX века утверждал, что "наши поступки есть стиль XVI и XVII века". Поэтому в душе Дурылин продолжал жить в том мире, про который писал, хотя в обыденной жизни не мог придерживаться тех обычаев, того "стиля" жизни, употребляя слово знаменитого историка быта русского народа. Впрочем, в точно таком же положении после революции оказался весь народ. "Стиль", в котором народ жил века, оказался насильственно запрещен, он был лишен экономической базы для своего осуществления в большом и в малом. Но при этом все же народный быт, то есть обычаи, пристрастия, привычки, ритуалы, религиозные чувствования, многовековой хозяйственный опыт, даже заблуждения, невозможно ни запретить, ни истребить. При любом, самом страшном катаклизме остаются обломки, которые, когда появится хоть малейшая возможность к этому, неизбежно будут стремиться вновь восстановить всю систему. Такое явление мы наблюдаем сейчас, потому-то сейчас так велик интерес и к основам, и к деталям прошлого быта. Однако от общих рассуждений вернемся к конкретному предмету настоящего очерка - "крику" московских уличных торговцев.
Понятно, что для успешного развития и совершенствования "крика" необходимо одно-единственное условие: изобилие товара и конкуренция. Поэтому искусство торгового "крика" в своей истории подвержено тем же колебаниям, что и экономика. Конечно, это не значит, что оно пропадает в периоды спада, мастера "крика" творят при любых условиях, но в эти периоды оно, как явление, переживает упадок. Записи фольклористов свидетельствуют об этом: основные массивы "крика" были записаны в начале XX века до Первой мировой войны, затем в годы нэпа. Московские рынки первых лет революции, как рассказывают современники, были мрачны, злы и неразговорчивы, а после ликвидации нэпа, закрытия Сухаревки и других известных московских рынков и превращения оставшихся в "колхозные" была окончательно подорвана база для этого своеобразного народного словесного искусства. Правда, еще в предвоенные годы, конечно не на центральных улицах, а в переулках, можно было услышать голос бродячего "предпринимателя". Но былого многообразия уже не было: ходили в основном стекольщики ("Стекла вставляем!"), лудильщики и паяльщики ("Кастрюли чиним-починяем!") и старьевщики ("Старье берем! Дорого даем!"), с началом войны пропали и они. Возродится ли искусство уличного торгового "крика"? Да, судя по всему, должно бы...
Главная