В начале 1892 года в старинную усадьбу, украшавшую собой угол Смоленского бульвара и Глазовского переулка (названного по имени ее первой владелицы, генерал-майорши Аграфены Глазовой), въехали новые хозяева. Это была совсем молодая супружеская чета Морозовых. Едва достигший совершеннолетия (21 года) и вступивший в права наследства после умершего десять лет назад отца-миллионера, Михаил Абрамович был студентом последнего курса историко-филологического факультета Московского университета. В жены он взял восемнадцатилетнюю Маргариту Мамонтову, считавшуюся одной из первых красавиц Москвы.
По отцовской линии она происходила из не менее богатого и уважаемого, чем Морозовы, семейства. Кто не знал кузена ее отца Савву Ивановича Мамонтова - богача, покровителя искусств, друга артистов и художников? А ее родная тетка Вера Николаевна была замужем за другим не менее известным и уважаемым купцом-меценатом - Павлом Михайловичем Третьяковым.
Такими родственниками можно было гордиться. Но отец Маргариты Кирилл Николаевич не пошел характером в свою почтенную родню. Получив хорошее наследство, он опрометчиво бросался в различные предприятия и совершенно запутал свои дела. Бежал от кредиторов за границу, в конце концов проигрался в пух и прах и застрелился в Марселе, оставив без всяких средств вдову с двумя маленькими дочерьми-погодками. Попав в безвыходное, казалось бы, положение, молодая женщина, однако, не растерялась: заняв денег, отправилась в Париж, научилась там кроить и шить и, вернувшись домой, открыла в Москве мастерскую, со временем ставшую одной из самых фешенебельных в городе.
"Считалось большим шиком, - пишет в своих мемуарах дочь П. М. Третьякова В. П. Зилоти, - иметь приданое, сшитое Маргаритой Оттовной, как ее все звали в Москве. Редко можно было видеть такое всеобщее уважение, как это было по отношению к этой женщине, работавшей с невероятной энергией"1. Тем не менее объектом постоянных, хотя и беззлобных пересудов служили ее отношения с московским обер-полицмейстером, а затем генерал-губернатором А. А. Козловым. Будучи холостяком, Козлов не скрывал своих нежных чувств к Маргарите Оттовне, каждый день навещал ее (он жил напротив), был опекуном ее дочек и имел большое влияние на их воспитание.
Сестры Мамонтовы начали учиться очень рано, "как-то сами", потом у домашних учительниц - сначала русской, а позже у француженки и немки. Очень любили рисовать, много читали. В гимназию их отдали, лишь когда старшей - Маргарите - исполнилось тринадцать лет.
Фамильной чертой Мамонтовых была тяга к музыке; недаром В. П. Зилоти писала, что эта семья и музыкальность стали в Москве синонимами. Сестры посещали симфонические концерты, часто бывали в опере. Маргарите особенно нравились новые, не в русле привычных традиций произведения. Это потом, во взрослые годы, определило характер ее меценатской деятельности в области музыки.
Обстановка квартиры М. О. Мамонтовой на Тверском бульваре была, по воспоминаниям ее дочери, "несмотря на большую скромность средств, очень изящной и комфортабельной. У мамы сохранились кое-какие остатки ее приданого, кое-какие вышивки и вещицы, привезенные из Италии и Испании, - все это придавало маленьким комнатам уютный и красивый вид"2.
В мемуарах Маргариты Кирилловны ее детские годы выглядят вполне благополучными, ничем не затуманенными. А в письме-исповеди любимому человеку - князю Е. Н. Трубецкому - от 3 апреля 1911 года она писала: "Детство было полно страданья! Все кругом было не то, оскорбляло, угнетало меня, замыкало в себя, в полное одиночество". Может быть, девочку тяготила неопределенность социального положения ее семьи, ситуация, сложившаяся в личной жизни Маргариты Оттовны? В упомянутом выше письме речь шла и об отношении к матери: "Бессознательной любовью я много за нее и с ней перестрадывала. Но всем своим существом я ей не отдалась!.. Мне мешало ей отдаться то, что мы были разные - она меня не понимала и не любила того мира, который был мне дорог всегда"3.
О каком мире идет речь? Думается, о мире серьезных, глубоких религиозных переживаний и верований, о поисках высоких идеалов, к которым с юности стремилась Морозова. "Для меня, - читаем в ее письме Трубецкому от 7 февраля 1911 года, - сначала инстинктивно, а потом и сознательно весь духовный смысл был в идеале христианства, в пути внутреннего совершенствования"4.
В соответствии с этими идеалами Маргарита Кирилловна и в ранней юности, и потом, уже в зрелые годы, старалась заниматься самовоспитанием. Страстность, порывистость своего характера, наличие в нем противоборствующих черт она считала результатом смешения различных кровей - русской и (по материнской родне) немецкой, армянской, еврейской. Впоследствии, говоря об экспансивности, излишней эмоциональности своей натуры, Морозова шутливо замечала: "Жидишка и армяшка вовсю работают"5 - и пыталась (впрочем, безуспешно) эти качества в себе преодолевать.
Хотя дочери вдовы Мамонтовой были бесприданницами, обе они сделали прекрасные партии, едва успев переступить порог гимназии и оттанцевать сезон на московских балах (младшая, Елена, тоже красавица, вышла замуж за Родиона Вострякова - одного из известных в первопрестольной богачей).
Муж Маргариты Кирилловны был членом могучего купеческого клана Морозовых, главой той ее ветви, что прозывалась Морозовыми-"тверскими", или Абрамовичами. Дед Михаила, Абрам Саввич (в старообрядческих семьях часто давали детям библейские имена), возглавил основанное в 1858 году "Товарищество Тверской мануфактуры бумажных изделий". Отец, Абрам Абрамович, рано скончался от тяжелого психического заболевания. Его вдова Варвара Алексеевна происходила из семьи миллионщиков Хлудовых. Они "были известны в Москве как очень одаренные, умные, но экстравагантные люди, - вспоминала Маргарита Кирилловна, - их можно было всегда опасаться, как людей, которые не владели своими страстями"6. Брат Варвары Алексеевны, Михаил Хлудов, тоже окончил свои дни в сумасшедшем доме. Эта страшная наследственность в будущем дала себя знать и в болезненно-раздражительном характере мужа Маргариты Кирилловны ("бурном", по ее определению) и в истерической, с проявлениями психической ненормальности, натуре ее старшего сына.
Свадьба молодых Морозовых, состоявшаяся 10 ноября 1891 года, была отпразднована с традиционной для купеческой среды пышностью: в церкви на Большой Никитской, где происходило венчание, собралась "вся Москва".
Оплывают венчальные свечи,
Под фатой "поцелуйные плечи",
Храм гремит: "Голубица, гряди!"*