Этим же чувством. проникнуто стихотворение Е.П.Ростопчиной "Вид Москвы". Оно написано в 1842 году, когда Евдокия Петровна, в то время уже известная поэтесса, после почти десятилетней жизни в Петербурге возвратилась в Москву, где она родилась и где прошла ее юность. Родной город показался ей пустым. В нем уже не было тех, с кем были связаны ее самые заветные воспоминания юности: ни Мишеля Лермонтова, тогда студента Московского университета, который был влюблен в нее и писал ей стихи, ни Пушкина, который на балу в Дворянском собрании заговорил с нею о ее стихах, ни многих других: "Иных уж нет, а те далече", как сказал поэт. Уже новое поколение ораторствовало в гостиных, проповедуя новые идеи... И лишь одно оставалось неизменным, вливая отраду в сердце:
...Для слуха
В Москве отрада лишь одна,
Высокой прелести полна:
Один глагол всегда священный,
Наследие былых времен, -
И как сердцам понятен он,
Понятен думе умиленной! -
То вечный звук колоколов!
То гул торжественно-чудесный,
Взлетающий до облаков,
Когда все сорок сороков
Взывают к благости небесной!
Знакомый звон, любимый звон,
Москвы наследие святое,
Ты все былое, все родное
Напомнил мне! Ты сопряжен
Навек в моем воспоминаньи
С годами детства моего,
С рожденьем пламенных мечтаний
В уме моем. Ты для него
Был первый вестник вдохновенья;
Ты в томный трепет, в упоенье
Меня вседневно приводил;
Ты поэтическое чувство
В ребенке чутком пробудил;
Ты страсть к гармонии, к искусству
Мне в душу пылкую вселил!
И ныне, гостьей отчужденной
Когда в Москву вернулась я, -
Ты вновь приветствуешь меня
Своею песнею священной,
И лишь тобой еще жива
Осиротелая Москва!
Отношение к колоколам в Москве было особое. При освящении вылитого колокола читалась специальная молитва, в которой содержалась просьба о ниспослании особенной благодати, дарующей колоколу силу "яко услышавшие вернии рабы глас звука его - в благочестии и вере укрепятся и мужественно всем дьявольским наветам сопротивно станут... да утолятся же и утишатся и престанут нападающия бури ветряные, грады же и вихри и громы страшные и молниизлорастворения и вредныя воздухи гласом его..." Звон колокола, верили, прогонял нечистую силу. Английский журналист, корреспондент газеты "Тайме" в Москве в 1870-е годы, Мекензи Уоллес, описывая пасхальный звон московских колоколов, "которым имя - легион", писал: "Если демоны живут в Москве и не любят колокольного звона, как это предполагают, то в эту ночь у темного царства должен был происходить настоящий погром с поголовным бегством".
Колокол мог проявлять свою волю и вступать во взаимоотношения с человеком.
Всем когда-нибудь да попадался бродящий в течение последних двух с половиной веков из хрестоматии в хрестоматию бодрый и лихой рассказец о том, как понадобились Петру Великому для войны новые пушки, и задумался он, откуда их ему взять. И тут явился к нему русский человек, рабочий-литейщик, и, указав на множество колоколов на московских колокольнях, сказал: "Возьми их и перелей в пушки, а когда Господь даст, победишь ты врага, так из его пушек вдвое можешь наделать колоколов!" Петр так и поступил.
Известно уважительное, сердечное отношение в Москве к колоколам. Мастера-литейщики перед литьем колокола молились, постились и во время работы ни одного черного слова не дозволяли себе произнести, поэтому подобная лихость речи литейщика вызывает сомнение в правдивости этого рассказа.
Более верный отклик на отношение народа к переливке Петром колоколов в пушки содержится в предании о Царь-колоколе, которое услышал в 1836 году во время подъема из ямы и установки этого колокола на пьедестал гимназический учитель и литературный критик А.П. Милюков. Он находился в толпе зрителей, стоял возле группы мастеровых и прислушивался к их разговору.
Когда Царь-колокол поднялся над ямой и стал виден его отбитый край, один мастеровой сказал: "Большой вершок-то из него вышиблен... Как же его вышибли?" Другой в ответ рассказал историю, которую слышал на фабрике:
"Когда царь Петр Первый побил шведа под Полтавой, так приехал он в ту пору в Москве баталию эту праздновать. Велел он по этому самому Красные ворота построить и проехал в них парадом со всем енералитетом. И приказ был отдан, чтобы из пушек палить и ура кричать, да по всему городу в колокола звонить. Ну вот в эту самую пору Царь-колокол, видишь, и не захотел благовестить. Как звонари-то ни налегали, не могут языка раскачать: не дает голоса, да и только... Не пожелал, значит, либо стих на него такой нашел. А царь-то Петр выезжает в ту пору из-под Красных ворот да и спрашивает: отчего, дескать, все ко-локола московские звонят, а Царь-колокол ни слуху, ни послушания не дает? И посылает он узнать, что этому за причина. Поскакал офицер и ответ привез, что, мол, колокол не слушается. Осерчал государь-то, шлет опять с приказом, чтобы беспременно благовестил, а не то, говорит, всех звонарей переказню. Испужались звонари-то, понатужилися так, что индо веревки-то лопаются, а колокол не звонит, словно без языка совсем. А тут, смотрят, Петр-то Первый с енералами в Кремль уж въезжает, гневный такой, что супротив его царского приказа не исполняют. Как завидели его звонари, все на землю пали да в голос и взмолились, что колокол, дескать, в упрямство вошел. Царь как крикнет на них: "Я вас, - говорит, - заставлю головами в него звонить! Благовестите беспременно!" Да в помочь звонарям-то еще роту солдат гвардейских дал, самых что ни есть бравых. Взялись они за веревки-то, приналегли - ан, смотрят, язык у колокола оборвался, а он, батюшка, так никакого голоса не подал... Видно, упрямее самого царя был... Как увидел Петр, что с колоколом ничего не поделаешь, осерчал и распалился так, что все енералы-то его приближенные дрожма дрогнули. А была в ту пору у него в руках дубинка, которую он сам у шведского короля под Полтавой-то отбил. Он этой самой дубинкой и ударил в сердцах по колоколу: "Вот тебе, - говорит, - за то, что ты не хотел народу о моей победе оповестить!" А потрафил-то он его так, что вот этот самый край целиком с одного удара и вышиб. Царь-колокол как взревет, да и ушел в землю, а царь Петр изругал его ругательски да и велел, чтобы он век в сырой земле лежал..."
Далее мастеровой сказал, что находились умельцы, которые предлагали приделать отбитый край, да было не ведено этого делать, "чтоб на память и на погляденье осталось, как Царь-колокол царя Петра ослушался и какое наказанье получил за то, что не хотел в ту пору о Полтавской баталии благовестить".
Легенда о наказании Петром 1 Царя-колокола воспринималась москвичами в те времена не такой уж невозможной фантазией, потому что московские властители - и до Петра и после него, - бывало, карали колокола за их провинности. В 1593 году царь Борис Годунов повелел у колокола, в который ударили в набат в Угличе, когда был убит царевич Дмитрий, отрубить ухо и сослать колокол в Сибирь. Лишь триста лет спустя, в 1892 году, корноухий угличский колокол был возвращен в Углич из Тобольска. Его встречали с почетом, на его прибытие поэтом-угличанином были написаны стихи:
Приехал гость, давно желанный,
Привет тебе, земляк родной!
Три века жил ты, как изгнанник,
Теперь настал и праздник твой.
Пробыв в опале триста лет,
Ты снова дух наш ободряешь.
Хоть прежней жизни здесь уж нет,
Ты нам в сердца ее вселяешь.
В 1681 году царь Федор Алексеевич своим указом услал в северный Николаевский-Корельский монастырь набатный колокол, висевший у Спасских ворот, за то, что он среди ночи зазвонил сам собой и напугал царя. Самопроизвольный звон колокола, по поверьям того времени, предвещал беду.
Главная