Следующий набатный колокол, повешенный у Спасских ворот вместо отосланного на Белое море, вызвал гнев Екатерины II. В 1771 году в Москве свирепствовала эпидемия чумы, и московский простой люд, доведенный до отчаяния и уверившийся о том, что в его несчастьях виновны начальство, врачи и московский архиепископ Амвросий, запретивший в целях предупреждения распространения заразы крестные ходы и другие массовые сборища, подняли против них бунт. А сигналом к бунту послужил набатный звон от Спасских ворот. Екатерина II приказала отнять у колокола язык. Тридцать лет колокол провисел на башне без языка, затем был снят и убран в хранилища Оружейной палаты.
В XVIII веке про Царь-колокол среди старообрядцев ходила легенда, что в день Страшного Суда Царь-колокол сам поднимется из ямы и зазвонит...
Каждый колокол имеет свой индивидуальный звук, а сочетание звучания основных и побочных тонов могут быть сравнимы со звучанием оркестра. Собственное многозвучие большого колокола представляет собой сложнейший гармонический аккорд. Хотя церковный звон не имеет мелодии, известны многочисленные попытки приспособить к колокольному звону ритмически организованные слова: говорили, что колокола выговаривают: в благовест: "Мы идем в Божий дом", в трезвон: "Блин-блин-блин", "полблина-полблина-полблина"; звонари Яковлевского монастыря в Ростове Великом утверждали, что у них колокола выговаривают:
Чем, чем, чем
Наш архимандрит занимается?
Пу-н-ш пьет, пу-н-ш пьет,
Пу-н-ш пьет.
Пыляев слышал от стариков, что в прежние времена в некоторых церквах звонари могли вызванивать мелодии известных песнопений - "Господи, помилуй", "Святый Боже" и другие.
Также рассказывают, что на Пасху, когда разрешалось звонить любому желающему, находились умельцы, вызванивающие на маленьких колоколах мотивы "Барыни" и "Комаринского"...
Во Франции, Бельгии, Германии музыканты-колоколисты со средних веков наряду с традиционным церковным звоном исполняли собственные композиции. Поэтому совершенно закономерно, что и в России должны были когда-нибудь обратить внимание на колокол как на музыкальный инструмент. Как музыкальный инструмент колокол иногда использовался в операх, например в "Жизни за царя" М.И. Глинки, в "Борисе Годунове" М.П. Мусоргского, "Псковитянке" Н.А. Римского-Корсакова, в увертюре П.И. Чайковского "1812-й год". Колокольный звон привлекал С.В. Рахманинова, в 1913 году написавшего поэму "Колокола" для оркестра, хора и солистов. Но ни специальной музыки для колоколов, ни музыкантов-колоколистов не было. Вполне закономерно было бы предположить, если такой музыкант появится в России, то он должен появиться в Москве - главном русском колокольном городе.
Так оно и случилось.
После того как в 1977 году была напечатана документальная повесть А.И. Цветаевой "Сказ о звонаре московском", имя ее героя, Константина Константиновича Сараджева, приобрело широкую известность.
Константин Константинович Сараджев родился в 1900 году в Москве. Отец - профессор Московской консерватории, скрипач, дирижер, мать - пианистка. Детство и отрочество К.К. Сараджева прошло на Остоженке. С раннего детства он прислушивался к звону колоколов окрестных церквей, благо вокруг их было много. Особенно привлекали его внимание колокола Замоскворечья - церкви Преподобного Марона у Крымского моста, знаменитый колокол Симонова монастыря...
Сараджев обладал особым, абсолютным слухом. Музыканты с абсолютным слухом в звуке колокола различают три основных тона, он же слышал более восемнадцати, а в октаве он, по его словам, четко различал 1701 тон.
Хотя К.К. Сараджев жил в музыкальной семье, музыке систематически он не учился и всем музыкальным инструментам предпочитал колокола. Он свел знакомство с московскими звонарями, в четырнадцать лет ему удалось самому позвонить на колокольне, и с тех пор все его мысли были только о колокольном звоне, о колоколах. Но наиболее интенсивная его деятельность по изучению и пропаганде колокольного звона падает на 1920-е годы. В это время Сараджев не только звонит, открывая и осмысливая музыкальные возможности колоколов, но и работает над теоретическим трудом "Музыка - Колокол". Он обследовал 374 колокольни Москвы и Подмосковья, составил каталог с музыкальной нотной характеристикой звучания каждого колокола.
А.И. Цветаева впервые слушала звон Сараджева на одной из наиболее любимых им колоколен - колокольне церкви Марона Преподобного на Бабьем городке в Бабьегородском переулке, близ Большой Якиманки. Большой церковный двор медленно наполнялся народом, часть людей шла в храм, другая проходила в дальний конец двора, к колокольне, первые - прихожане, пришедшие на службу, вторые - специально пришли слушать Сараджева.
"Среди толпы собравшихся, - пишет Цветаева, - я заметила группу людей, чем-то от других отличавшихся: они держались вместе, оживленно разговаривали, было даже похоже на спор. В их внешности было что-то особенное, некая холеность, стать; меховые шапки казались из лучшего меха. У двоих волосы длинные, почти до плеч...
- Музыканты! - шепнула мне Юлечка. - Завсегдатаи, когда он играет...
Низкая под высоким очертанием церкви дверь то и дело открывалась, впуская народ и показывая освещенность, согретую теплым цветом, желтоватым. Мороз пощипывал. Люди постукивали нога об ногу. Ожидание становилось томительным.
И все-таки звон ворвался неожиданно, взорвав тишину... Словно небо рухнуло! Грозовой удар! Гул - и второй удар! Мерно, один за другим рушится музыкальный гром, и гул идет от него... И вдруг - заголосило, залилось птичьим щебетом, заливчатым пением неведомых больших птиц, праздником колокольного ликования! Перекликание звуков светлых, сияющих на фоне гуда и гула. Перемежающиеся мелодии, спорящие, уступающие голоса... Оглушительно нежданные сочетания, немыслимые в руках одного человека! Колокольный оркестр!
Это было половодье, хлынувшее, ломающее лед, потоками заливающее окрестность...
Подняв головы, смотрели стоявшие на того, кто играл наверху, запрокинувшись. Он летел бы, если бы не привязи языков колокольных, которыми он правил в самозабвенном движении, как бы обняв распростертыми руками всю колокольню, увешанную множеством колоколов - гигантских птиц, испускавших медные гулкие звоны, золотистые крики, бившиеся о синее серебро ласточкиных голосов, наполнивших ночь небывалым костром мелодий. Вырываясь из гущи звуков, они загорались отдельными созвучиями, взлетали птичьими стаями все выше и выше, наполняли небо, переполняли его... Но вот уже бежит по лесенке псаломщик: "Хватит! Больше не надо звонить!" А звонарь "зашелся", не слушает!..
- Д-да! - потерянно сказал высокий длиннобородый старик. - Много я звонарей на веку моем слышал, но этот... И не хватило слов!"
Среди музыкантов, упоминаемых Цветаевой, ходивших слушать Сараджева, были выдающиеся композиторы Р.М. Глиэр, Н.Я. Мясковский, М.М. Ипполитов-Иванов. Известный хоровой дирижер А.В. Свешников, также слышавший Сараджева, вспоминает: "Звон его совершенно не был похож на обычный церковный звон. Уникальный музыкант! Многие русские композиторы пытались имитировать колокольный звон, но Сараджев заставил звучать колокола совершенно необычайным звуком - мягким, гармоничным, создав совершенно новое их звучание".
Главная