Для Кутузова позировал народный артист СССР Михаил Михайлович Тарханов, для Лористона - артист и режиссер Театра им. К. С. Станиславского Павел Иванович Румянцев. Старинные иконы доставала Вера Евгеньевна.
В 1946 году картина была закончена и выставлена в Третьяковской галерее.
Сразу после "Кутузова" Николай Павлович начал писать большой портрет К. С. Станиславского, два портрета которого и рисунки были сделаны еще при жизни Константина Сергеевича, в 1938 году. В 1947 году портрет был закончен и выставлен на юбилейной выставке "30 лет советской власти". За этот портрет Николаю Павловичу была присуждена Сталинская премия.
Вскоре после портрета К. С. Станиславского Николай Павлович приступил к работе над большим портретом В. И. Ленина, своего однофамильца, за что он был выслан когда-то из Парижа. Образ Ленина, необычное, интересное его лицо привлекали Николая Павловича давно. Еще в начале революции он рисовал Ленина с натуры во время выступления в Доме Союзов, откуда-то сверху и сбоку, в большом ракурсе. Лежала на столе посмертная маска Ленина.
Ездил в кабинет Ленина с художником И. В. Савицким, где И. В. Савицкий делал по указанию Николая Павловича небольшие этюды маслом - письменный стол Ленина, старинный телефонный аппарат. Позировал для портрета Ленина дядя моего мужа - А. Н. Руднева - Иван Андреевич Нюнин.
Портрет был закончен в конце зимы 1948 года. В начале января 1949 года Николай Павлович заболел, начала повышаться температура. Сначала небольшая - 37,3 - 37,4. Прикрепленный к Николаю Павловичу доктор К. из поликлиники на Сивцевом Вражке установил диагноз - грипп, прописал противогриппозные лекарства. Таблетки не помогли, состояние ухудшалось. Температура становилась все выше и выше - 39 с десятыми, потом внезапно падала. Когда температура была повышенной, Николай Павлович чувствовал себя относительно прилично, был румян, весел, шутил. Как только температура падала до нормы, становилось страшно. Он смертельно бледнел, глаза закатывались, были видны только белки. Его приводили в чувство. Через некоторое время припадок повторялся, и так по нескольку раз в день до тех пор, пока температура опять не начинала повышаться.
Мы с Игорем Савицким убеждали Веру Евгеньевну пригласить другого врача. Приглашать другого врача Ульяновы из-за своей чрезмерной деликатности не захотели, боясь обидеть доктора К. Через некоторое время Вера Евгеньевна привела старую женщину-врача, когда-то лечившую ее мать, которой она доверяла. И это не помогло. Положение становилось угрожающим.
Я взяла отпуск и от Ульяновых не выходила. Постоянно бывал Игорь Савицкий. Вечерами, после работы приходил мой муж. Тихий, ласковый, сидел он около Николая Павловича, занимал его разговорами, ходил в магазины, в аптеку, делал мелкие домашние дела. Приходила Ира Ватагина, дочь художника Ватагина, дело находилось всем. Чтобы как-то помочь Вере Евгеньевне, мы с Игорем поочередно дежурили ночами у больного. Жалобно выли в ванне за стеной, рядом с Николаем Павловичем, трубы, нагоняя тоску.
Наконец в середине апреля был созван консилиум. Запомнился мне статный, широкоплечий красавец-богатырь в синем костюме профессор Бунин, племянник писателя Бунина.
Температура оказалась не гриппозной - сердечной, лечили Николая Павловича неправильно. Противогриппозные средства приносили только вред, были выписаны новые. Новые лекарства не помогали, было слишком поздно. Организм отказывал, начались муки, появились кислородные подушки. Пригласили медицинскую сестру делать Николаю Павловичу уколы. Был предписан полный покой, даже в соседнюю комнату пускать посетителей не разрешили. Тяжелую обязанность отказывать посетителям поручили мне - Вере Евгеньевне было не до разговоров.
В один из последних дней пришел А. П. Глоба просить Николая Павловича оформить его спектакль "Пушкин" в Театре Ермоловой. "Простите меня, я не знал, что Николай Павлович так болен", - сказал Андрей Павлович, узнав, в каком состоянии тот находится. На другой день пришел старый товарищ Николая Павловича еще по училищу живописи, художник Павел Варфоломеевич Кузнецов. Он сказал почти те же слова: "Простите, я не знал, что Николаю Павловичу так плохо". И как-то сгорбившись, тихо пошел вниз по лестнице. Я смотрела вслед старому другу Николая Павловича, и так хотелось что-нибудь ему сказать, но слов утешения не находила.
Второго мая, в день своего и Юлии Семеновны рождения, Николай Павлович позвал ее к себе. "Умираю, Юля". - "Что вы, Николай Павлович, мы еще с вами поживем!" - "Нет, умираю. Как ты думаешь, после смерти что-нибудь будет?" Юлия Семеновна была глубоко, по-настоящему верующим человеком. "Конечно, Николай Павлович, душа человека бессмертна". - "Ну тогда хорошо", - сказал он успокоенно и затих, уйдя в свои мысли.
В ночь с 4 на 5 мая около Николая Павловича дежурил Игорь Савицкий, я ушла домой немного отдохнуть. Пятого мая утром мы с Алексеем Николаевичем возвращались к Ульяновым. Утро было жаркое, на Арбате было многолюдно и душно. Щедрое солнце не снимало тоски и тревоги.
В квартире толкалось много народа, стояла напряженная тишина, все говорили шепотом. Николай Павлович был уже без сознания.
К вечеру все разошлись. Муж ушел в дальнюю аптеку за лекарством. Ира Ватагина - за кислородными подушками, Юлия Семеновна - в храм ко всенощной, Игорь уехал на вокзал провожать брата. Медсестра приводила в порядок свои инструменты на кухне (кухня в огромной квартире Ульяновых была далеко). Вера Евгеньевна, измученная за тяжелый день, отдыхала в комнате Юлии Семеновны и, вероятно, забылась. Я осталась одна рядом с больным в мертвенно затихшей квартире. Николай Павлович лежал на спине неподвижно, тяжело и часто дышал. С покрасневшего лица струйками стекал пот, глаза были закрыты. Внезапно он резко поднялся и сел на кровати, лицо исказилось от муки. Я обняла его, прижала к себе. Никто не слышал мое отчаянное: "Подойдите кто-нибудь поскорее!" Николай Павлович, сморщившись от сильной боли, хватал руками воздух и прикладывал их к сердцу и чуть ниже, к левому боку. Не закричал, а скорее зарычал от боли, отяжелев, навалился на меня, голова беспомощно упала на мое плечо. Я бережно опустила его на подушки, губы чуть шевельнулись в последнем дыхании, лицо побелело. Прибежали Вера Евгеньевна и медсестра, стали в изножье кровати. Вера Евгеньевна сказала: "Все кончено".
"Как это ужасно, - сказал поздно вечером вернувшийся Игорь Савицкий, - сколько прекрасного он мог бы еще сделать!"
Дальнейшее помню смутно. В мастерской, на высоком, сооруженном из чего-то постаменте стоял большой светлый гроб. Был народ, были цветы, преимущественно гортензии. "Мертвые цветы", - говорил когда-то Николай Павлович. Лица не помню, Николай Павлович навсегда остался для меня живым. Помню красивые, сложенные на груди руки-птицы, теперь успокоенные совсем.
Когда гроб выносили из дома, ярко сияло весеннее солнце, у подъезда толпился народ - Ульяновы прожили в этом доме много лет.