Пушкин - знамя Отчизны, пароль ее языка, культуры и для тех, кто оказался после революционных лет за ее рубежами*. Задумав покинуть советскую Россию, В. Ходасевич в начале 1921 года заметил: "...мы уславливаемся, каким именем нам аукаться, как нам перекликаться в надвигающемся мраке"130. Это последняя фраза доклада "Колеблемый треножник" - поразительного по глубине мысли и красоте формы размышления о Пушкине и отношении к нему последующих поколений. В эмигрантском отлучении от родной земли с особым чувством обращались к Пушкину в пушкинские годовщины - в 1924 и особенно в 1937 году, когда было создано много юбилейных комитетов. В руководстве Центрального комитета в Париже видим знакомых нам арбатцев - председателя В. А. Маклакова, заместителей И. А. Бунина, П. Н. Милюкова. Членами комитета были К. Д. Бальмонт, Б. К. Зайцев, В. Ф. Ходасевич, М. И. Цветаева.
Названы, конечно, отнюдь не все имена - даже из самых памятных в истории культуры. Связи многих из них с Арбатом и Приарбатьем еще не выявлены. Но обнаруживается естественная для характера развития нашей культуры закономерность - в жизни большинства из них Пушкин значил очень много, и тому находятся документальные подтверждения. Существенно и то, что даже если Пушкин и пушкинское не становились непосредственно темой творчества, то это влияло в той или иной мере (иногда очень значительной) на характер творчества, развитие мироощущения. Пушкиным проверялось собственное взросление.
Хотя растущее с годами внутреннее притяжение к Пушкину не всегда можно объяснить, ясно, что без продолжающегося осмысления пушкинского наследия трудно осознать происходившее и происходящее и в мире и в самом себе. Сошлюсь на писателя, которого более других цитирую в этом сочинении, - на Булата Окуджаву, учившегося в школе по Рещикову переулку у самого Пушкинского сквера. Он действительно поэт Арбата и сам полагает, что "рос истинным арбатцем", и все согласны в том, что его творчество особенно чувствительно отражает арбатство и изменения и в понимании "арбатства" и в отношении к нему.
В одной из бесед с Б. Ш. Окуджавой было отмечено, что на вопрос, кого считаете своими учителями, он неизменно - и в прозе и в поэзии - первым называет Пушкина. Тогда сформулировали вопрос: "Что значит Пушкин в вашей писательской, человеческой судьбе?" Сказанное Б. Ш. Окуджавой примечательно: "Пушкина я по-настоящему открыл для себя поздно, в 40 лет. Хотя читал его с детства и думал, что люблю. Но именно думал. Оказалось, что я его не знал, не понимал, я просто участвовал в общем хоре. А в сорок лет я почувствовал Пушкина и стал перечитывать его другими глазами. Как стихи моего близкого хорошего знакомого, как стихи дорогого мне человека, чья трагедия аукнулась во мне очень сильно. Я не литературовед и не могу объяснить свое внутреннее притяжение к Пушкину. Я вижу в Пушкине для себя идеал. Он недостижим, но важно стремление к нему. И потом, Пушкин для меня колоссальная личность во всех отношениях - и в литературном, и в человеческом. Среди прочих у него есть еще одно достоинство, очень мне дорогое, которое заключается в умении смотреть на самого себя иронически. Пушкин - олицетворение русской культуры не одного века".131
Именно потому, что Пушкин действительно "олицетворение русской культуры не одного века", со временем, несомненно, выявятся еще факты связей с Пушкиным, с пушкиноведением жителей и этого и иных районов Приарбатья: Пушкин в жизни стольких так много значил, хотя и осознается это зачастую с возрастом. И для каждого особое, иногда определяющее значение имеют факты сугубо личной биографии, только им памятные. Но ведь история народа и складывается из подобных биографий!**
Большей частью наше внимание фокусируется преимущественно на лицах, более или менее заметных, имена которых включены в словники энциклопедических словарей. И ясно, говоря словами Пушкина, что "историческая страница, на которой встречаются имена "таких людей", не должна быть затеряна для потомства"132.
Однако социокультурный подход к изучению прошлого Арбата (т. е. и улицы Арбат и достаточно обширного Приарбатья - ближнего и дальнего) не допускает ограничения именами достопамятными, именитыми памятниками истории и культуры и событиями, которые признают историческими, т. е. значимыми (когда понятие "исторический" употребляется в оценочном смысле - "значительный"). Хотя полученные в результате плодотворной работы москвоведов данные такого рода особенно много дают и для объяснения феномена Арбат в истории и культуре России***.
Как проникновенно заметил Б. Окуджава, характеризуя Арбат: "Пешеходы твои - люди невеликие". И дух "арбатства" и "арбатского романса старинное шитье", и своеобразие жизни недавнего "арбатского двора" олицетворялись прежде всего в обычных арбатских обывателях. Они-то и "дети Арбата" - и в девятнадцатом веке и в двадцатом!
Да и для великих "Арбат" - не столько арена славы, сколько среда обитания и сфера бытовых наблюдений и жизненных импульсов. Здесь они оставались и "обывателями" Арбата, и становились творцами того, что принесло славу и им и Арбату. И следует уяснить, что побуждало тех из них, кто не возрос в этих кварталах, избирать именно "Арбат" местом жительства. Не сводить же все к понятию о престижности, тем более моде?
* Помню, как поразило и порадовало меня то, что увидел в 1958 году, когда первый раз оказался за рубежом, в Чехословакии. В фамильном замке князей Меттернихов, оставленном владельцами при приближении советских войск, сохраняли в неприкосновенности часть комнат. В одной из них на стене висел портрет молодой красивой дамы (кажется, работы Сорина), как сообщили, урожденной русской княжны Васильчиковой, и на столе лежала последняя книга, которую она читала, - том стихотворений Пушкина на русском языке (если память не изменяет, зарубежного, тогда мне не знакомого издания).
** О моем детском восприятии Пушкина и вообще пушкинского напоминает и Пушкинский сквер. В зелени, за церковной оградой, Тата, няня моя (тогда еще совсем молодая), приобщала маленького мальчика к восприятию на слух читаемого ею текста и к самостоятельному чтению. И едва ли не самые запомнившиеся из первых книжек моей жизни "Сказки" Пушкина с иллюстрациями И. Я. Билибина. Крупные буквы, сочные цвета картинок, реалистические, но в то же время и с долей условности изображения - это и начальные представления о силе изобразительного искусства и взаимосвязи его с искусством слова. Однажды мама повесила близ моей кровати - тогда еще детской - обрамленное под стеклом изображение юного Пушкина (по знаменитой гравюре Е. Гейтмана 1822 года) - первое изображение исторического лица в нашей с няней комнате. И это изображение до войны находилось на стенке первой полки "моих" книг. Получилось так, что и самые первичные понятия об информативных возможностях исторических источников, особенно мемуаров, о важности их сопоставительного рассмотрения восходят к теме "Пушкин". Первой книгой, побудившей об этом задуматься, была книга В.В. Вересаева "Пушкин в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников". 5-е издание ее, подготовленное издательством "Academia" в 1932 году, мне подарил мой дядя. И это, видимо, так заворожило меня в 10 лет, что следующим летом в Форосе, где была хорошая библиотека, я преимущественно читал мемуары в издании "Academia". И тогда же почувствовал (хотя и не имел еще, конечно, понятия о предметах науки и о развитии представлений об этом), что сфера источниковедения истории общественной жизни и общественного сознания на стыке наук истории и литературоведения.
*** Несомненно, что дальнейшие изыскания позволят установить связи с Арбатом и других исторических лиц и событий. Безусловно и то, что могут существенно расшириться наши познания о собственно арбатской жизни тех, чьи имена уже попали в труды об Арбате. Этому всему должна способствовать работа по созданию энциклопедии "Арбат".
Главная