Но московский барин, Павел Афанасьевич Фамусов, по мнению Чацкого (и всех позднейших, вплоть до настоящего времени, литературоведов и исследователей комедии), - олицетворение этой темной, отсталой, реакционной Москвы, говоря о тех же самых людях, что и Чацкий, показывает их в положительном свете, причем с той же проницательностью и пристрастием, как и юный критик.
Фамусов
Вкус, батюшка, отменная манера;
На все свои законы есть:
Вот, например, у нас уж исстари ведется,
Что по отцу и сыну честь;
Будь плохенький, да если наберется
Душ тысячки две родовых, -
Тот и жених.
Другой хоть прытче будь, надутый всяким чванством,
Пускай себе разумником слыви,
А в семью не включат. На нас не подиви.
Ведь только здесь еще и дорожат дворянством.
Да это ли одно? возьмите вы хлеб-соль:
Кто хочет к нам пожаловать, - изволь;
Дверь отперта для званых и незваных,
Особенно из иностранных;
Хоть честный человек, хоть нет,
Для нас равнехонько, про всех готов обед.
Возьмите вы от головы до пяток,
На всех московских есть особый отпечаток.
Извольте посмотреть на нашу молодежь,
На юношей - сынков и внучат,
Журим мы их, а, если разберешь,
В пятнадцать лет учителей научат!
А наши старички? - Как их возьмет задор,
Засудят об делах, что слово - приговор, -
Ведь столбовые всё, в ус никого не дуют,
И об правительстве иной раз так толкуют,
Что если б кто подслушал их... беда!
Не то чтоб новизны вводили, - никогда,
Спаси нас Боже! Нет. А придерутся
К тому, к сему, а чаще ни к чему,
Поспорят, пошумят и... разойдутся.
Прямые канцлеры в отставке - по уму!
Я вам скажу, знать время не приспело,
Но что без них не обойдется дело. -
А дамы? - сунься кто, попробуй, овладей;
Судьи всему, везде, над ними нет судей;
За картами когда восстанут общим бунтом,
Дай Бог терпение, - ведь сам я был женат.
Скомандовать велите перед фрунтом!
Присутствовать пошлите их в Сенат!
Ирина Власьевна! Лукерья Алексевна!
Татьяна Юрьевна! Пульхерия Андревна!
А дочек кто видал, - всяк голову повесь...
Его величество король был прусский здесь,
Дивился не путем московским он девицам,
Их благонравью, а не лицам;
И точно, можно ли воспитаннее быть!
Умеют же себя принарядить
Тафтитцей, бархатцем и дымкой,
Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой,
Французские романсы вам поют
И верхние выводят нотки,
К военным людям так и льнут,
А потому, что патриотки.
Решительно скажу: едва
Другая сыщется столица, как Москва.
Затем Чацкий произносит гневный монолог "А судьи кто?", в котором клеймит вельмож, рекомендуемых Фамусовым в качестве образцов для подражания и следования, их крепостнические жестокости, мотовство, пьянство, "грабительство", беззакония, кумовство и круговую поруку, закоснелость и неприязнь нового. "Вот наши строгие ценители и судьи!" - подводит Чацкий итог галерее портретов и далее говорит о тех, кому предлагается следовать по их пути:
Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется: враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам Бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким и прекрасным, -
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным!!
В этом монологе Чацкий четко обозначает два противостоящих лагеря в московском обществе и так же четко определяет свое отношение к ним. Но Фамусов, прежде возражавший ему, уходит от полемики в прямом и переносном смысле, уходя из гостиной в кабинет.
Конечно, Фамусов нашел бы, что возразить Чацкому, хотя бы привести те же оправдания, которые приводил Л.Н. Толстой по поводу "Войны и мира".
Л.Н. Толстой писал в статье "Несколько слов по поводу книги "Война и мир": "Характер времени, как мне выражали некоторые читатели при появлении в печати первой части, недостаточно определен в моем сочинении. На этот упрек я имею возразить следующее. Я знаю, в чем состоит тот характер времени, которого не находят в моем романе, - это ужасы крепостного права, закладыванье жен в стены, сеченье взрослых сыновей, Салтычиха и т.п.; и этот характер того времени, который живет в нашем представлении, - я не считаю верным и не желал выразить. Изучая письма, дневники, предания, я не находил всех ужасов этого буйства в большей степени, чем нахожу их теперь или когда-либо. В те времена так же любили, завидовали, искали истины, добродетели, увлекались страстями; та же была сложная умственно-нравственная жизнь, даже иногда более утонченная, чем теперь в высшем сословии. Ежели в понятии нашем составилось мнение о характере своевольства и грубой силы того времени, то только оттого, что в преданиях, записках, повестях и романах до нас наиболее доходили выступающие случаи насилия и буйства. Заключать о том, что преобладающий характер того времени было буйство, так же несправедливо, как несправедливо заключил бы человек, из-за горы видящий одни макушки дерев, что в местности этой ничего нет, кроме деревьев".
Определенная избирательность наблюдений и видения московского общества Чацким очевидна. Фамусов, с его жизненным опытом, безусловно понимал, что Чацкий слышит только себя и ничего более не воспринимает, так что в возражениях нет никакого толку. Фамусову хорошо известен и понятен Чацкий, который сам по тебе также тип московского высшего общества и который занимает свое место в его, фамусовской, классификации. В характеристике Фамусова "нашей молодежи"
Жмурим мы их, а если разберешь,
В пятнадцать лет учителей научат,
если отнестись к ней без предвзятости, можно обнаружить много общего с характеристикой Чацкого "одного из молодых людей".
Впрочем, у Фамусова и Чацкого есть одна общая черта, которая питает их высказывания о Москве, это - искренняя и глубокая привязанность и любовь к Москве, в которой есть место и для восхищения, и для возмущения, для страстной влюбленности и для проклятий. Категорическое заявление Чацкого "Вон из Москвы! сюда я больше не ездок" - всего лишь эмоциональный срыв. Таковы же и несколько резких пушкинских фраз о Москве, сказанных во время ссоры с родственниками жены. "Я не люблю московской жизни, - писал он в одном из писем 1831 года. - Здесь живи не как хочешь - как тетки хотят. Теща моя - та же тетка", а в другом написал даже: "Ненавижу (Москву)". Не эти слова выражают истинное отношение Пушкина к родному городу, а стихи:
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
"Горе от ума" - комедия, поэтому по закону жанра ее персонажи отрицательные и смешные. Чацкий - исключение, и не его, а Фамусова, Скалозуба, Молчалина, старуху Хлестову, Загорецкого, Репетилова, князя Тугоуховского с княгиней, женой его, и шестью дочерьми, графиню-бабушку и графиню-внучку, безымянных господ N и D вспоминают и имеют в виду, говоря о грибоедовской Москве, и как-то забывают о том, что в той же Москве в то же время наряду с танцевальными вечерами Фамусова (по преданию, Грибоедов описал в комедии дом М.И. Римской-Корсаковой на Страстной площади, его обитателей и их знакомых) существовал салон Зинаиды Волконской (на Тверской улице, через два-три дома от дома Римской-Корсаковой). П.А. Вяземский - современник "грибоедовской" Москвы, знавший всех прототипов комедии, а затем свидетель позднейшего всеобщего успеха и признания "Горя от ума" (в театре она была показала впервые полностью в 1831 году, напечатана в России - в 1862 году), возражая тем, кто был склонен принять комедию за полную картину того времени, писал: "Это разве часть, закоулок Москвы. Рядом или над этой выставленною Москвою была другая, светлая, образованная Москва". (Как это свидетельство современника перекликается с мнением Л.Н. Толстого!)
Главная