Потом следует обычная канва жизни русского дворянина: он "вращается" в свете, едет за границу, пытается служить, но ни в чем не добивается ни успеха, ни удовлетворения. Образ героя поэмы "Дурацкий колпак", стиль повествования перекликаются с "Евгением Онегиным", над которым Пушкин работал в то же время. Видимо, неслучайно и то, что заключающие поэму Филимонова строки:
Пять глав, и грустных и смешных!
На первый раз довольно их...
перекликаются с посвящением, предваряющим "Евгения Онегина":
Поэма Филимонова "Москва" вышла в свет почти два десятилетия спустя после "Дурацкого колпака" - в 1845 году, но изображает она Москву "допожарную" и "послепожарную", то есть грибоедовскую, пушкинскую. Начало работы автора над поэмой относится, видимо, к концу двадцатых - началу тридцатых годов, и писалась она по живым следам событий. В "Москве" Филимонова мы видим тех же персонажей, которые послужили прототипами Грибоедову, однако круг их более обширен, и они представлены в более разнообразных жизненных ситуациях. Филимонов из барского дома выходит в город, ведет читателя на улицы, в ближайшие московские окрестности - на гулянья, попутно он рассказывает об уличной жизни, не только о дворянах, но и о людях других классов и сословий. По своему содержанию поэма Филимонова - дополнение, своеобразный комментарий к "Горю от ума"; влияние комедии Грибоедова на нее несомненно, но при этом необходимо принять во внимание и то, что умонастроение Филимонова, его наблюдения над обществом и оценка многих персонажей самостоятельны и просто оказались близки грибоедовским. В начале 1812 года, до начала войны, когда Грибоедов еще и не задумывал свою комедию, Филимонов в послании "К Д.А. Остафьеву" пишет строки, в которых прямо угадываются персонажи "Горя от ума", те "судьи", которых обличает Чацкий:
...у нас
Иль внучек бабушкин, иль дядюшкин племянник,
Лишь русский именем, лишь званьем дворянин,
Разврата образец, в судилище посадник
Вершит дела граждан, как чуждый гражданин.
Как здесь временщиков прислужники презренны,
Угодники вельмож, посмешище людей,
По прихоти в чины высоки возведенны,
Своею низостью, ничтожностью своей
Их унижают сан почтенный, знаменитый.
И те, которым власть благотворить дана,
Карать преступников, невинных быть защитой,
Тех слава - угождать и цель - корысть одна.
Поэма Филимонова начинается общим описанием "допо-жарной" Москвы, ее пейзажа и обитателей:
Знавали ль вы Москву былую,
Когда росла в ней трын-трава?
Я вам старушку нарисую.
Вот допожарная Москва:
Валы, бугры, пруды, овраги,
Домы на горках и во рвах,
Телеги, цуги, колымаги;
По моде юноши в очках
И дев и жен безлетных стаи,
Алины, Полиньки, Аглаи;
Ходячих сборище веков,
Старух московских допожарных
И допотопных стариков,
Рассказчиков высокопарных;
Толпы майоров отставных,
Белоплюмажных бригадиров,
Тузов-вельмож давно былых.
Далее поэт обращает внимание на чисто московские особенности пейзажа:
Кой-где чудно снаружи и снутри:
Избушки близ палат, средь улиц пустыри,
И днем ворота на запоре,
На ставнях намалеван кит,
Торчали иглы на заборе;
Был дом Египетский, образчик пирамид,
Был грот, средь города, с подземными ходами,
Был двор на Яузе и с пашней, и с лугами,
Бывали пастбища на мостовой,
Большая мельница молола на Донской...
Невольники с острога на Неглинной
Певали песни заунывно;
По улицам дрались кулачные бойцы;
Бренчали там и тут бубенчики, гремушки,
Змеи с трещотками взвивались...
Затем переходит к описанию московских типов:
Мужчины тех годов, люд вольный, отставной,
Носили из трико в обтяжку панталонцы,
Гусарские с кистями сапожки,
Жабо как пуховик, а шляпы как горшки;
На фраках пуговки блистали, как червонцы,
Торчали, как хомут, в сажень воротники...
Иной балованный москвич,
Давно былых времен придворный,
Встав в полдень, до ночи изволил ногти стричь,
Чулок натягивал узорный.
Те звезды чванливо носили на плащах,
В камзолах красных, в позументах,
С раззолоченными ключами на спинах
Ходили в огород; езжали в баню - в лентах.
В ироническом тоне пишет Филимонов о москвичках-дворянках:
У барынь, барышень француз
Обрезал косы, снял снуровки,
Обстриг вертлявые головки
Барашками, а la Brurus...
Бывали модницы иные.
С гребенками в аршин в курчавых волосах,
В коротких юбочках, почти полунагие,
Все пальцы в кольцах и перстнях,
На зарукавьях вечно змейки,
И пояс стянутый почти у самой шейки.
Филимонов описывает, какие усилия прилагались девицами, чтобы выйти замуж. "Жениться было в моде", - замечает он и далее рассказывает о свято чтившихся в Москве родственных связях:
Плодилась добрая семья!
С Ордынки до Миюс, от Лужников до Всполья
Все свояки да кумовья,
И степени различной братья,
Золовка, мачеха, сноха, невестка, сватья,
Тесть, свекор, вотчим, шурин, деверь, зять!
Легко б из сестр составить роту,
Из дядей полк навербовать,
А теткам не было и счету.
Бывало, в святки, на Святой,
Москвич-молодчик, всем родной,
Послушный внук, племянник ловкий,
Ухватской четверни обломит все подковки,
Колеса обобьет, исшмыжет полозки,
Когда обрыщет все родные уголки.
Множество персонажей населяют поэму: тут и "из Архива плясуны", и "лжец московский", и "вечный тарара" - болтун, и "бульварных драм зачинщик", и "за обедами крикун", и "отъявный поединщик", и "в Москве ходячая газета, с Остоженки старуха-бой", и "крючок приказный", и "купчики-скороговорцы", и "газет сенатских чтец, политики не чуждый", - одним словом, как говорит автор:
Людей на все мирские нужды
В Москве бывал большой запас...
Но ирония сменяется гневом, когда Филимонов описывал убежденных крепостников. Один из них
Порой с углом на короля
То Кузьку ставил, то Маврушу
И на живую часто душу
Выменивал борзого кобеля,
Другой
...когда в обед роскошливый Лукулл
Венгерским смачивал во рту пирог воздушный
Иль с жадностью глотал десятки вафлей вдруг,
Творца их, повара, дирали на конюшне.
Впрочем, поэт не в силах дать полную галерею московских типов, потому что их было бесчисленное разнообразие:
Тогда в Москве, и праздной, и богатой,
Живали жизнью полосатой:
Арбат ложился спать - уж встали на Донской,
Здесь девятнадцатый, шаг дале - век девятый,
В Таганке - Азия, Европа - на Тверской,
Не тот обычай на Козихе,
Какой на Бабьем городке;
Фуро в Рогожской на купчихе,
Старик в Грузинах в парике.
Гнусят "mon cher, ma chere" уж даже на Плющихе...
А перейдешь чрез Крымский брод -
Другой язык, другой народ!
И вот Филимонов переходит к описанию "другой" Москвы:
Медаль позвольте обернуть,
Мы знаем, москвичи, в Москве Москву - другую!..
"Грибоедовским" типам он противопоставляет тех, кто является настоящей гордостью Москвы. Он пишет о Московском университете:
Вот он на Моховой, высокий, светлый дом,
Наш храм науки и искусства,
Достоинств многих колыбель!
Здесь развились в нас ум и чувства,
Здесь мы постигнули духовной жизни цель...
пишет об Архиве иностранных дел, где служила высокообразованная молодежь, как их называли "архивные юноши":
Главная