Имя автора "Московских элегий" тогдашним читателям почти ничего не говорило; старшее поколение еще помнило, что в двадцатые годы в журналах печатались стихи, подписанные этим именем, но молодежь не знала его вовсе. Да и содержание элегий - воспоминания о прежней жизни, часто со вздохом сожаления - было так несозвучно времени, кипящему политическими страстями и общественной борьбой, что книга, вызвав несколько коротеньких насмешливо-пренебрежительных рецензий, прошла совершенно незамеченной.
А между тем она заслуживает большего внимания. Этот сборник стихотворений на пороге новой исторической эпохи как бы подводил итоги предшествующему историческому этапу в развитии страны. Входящие в него элегии в хронологической последовательности представляли читателю характерные картины московского быта с начала века, с Отечественной войны 1812 года, до пятидесятых годов, до Крымской войны 1854-1855 годов. Читая эту книгу, как будто снова возвращаешься к именам, фактам, образам, о которых уже читал в стихах сентименталистов, романтиков, поэтов пушкинской поры, в поэзии тридцатых и сороковых годов, но это не перепевы, не пересказы, у автора свое видение мира, свой взгляд - всему, о чем он пишет, он сам был и свидетелем, и современником.
Михаил Александрович Дмитриев - племянник И.И. Дмитриева, в 1810-1811 годах учился в Благородном пансионе при Московском университете, пережил пожар Москвы, затем поступил в университет и окончил его.
Помню годичный торжественный день я - во храме науки!
Это был праздник Москвы; вся Москва между нас ликовала!
Хор прогремит - и всходил Мерзляков на кафедру - и оду,
Пышную оду громко читал иль похвальное слово!
С звуком трубы раздавались потом и награды, и шпаги!
Служил Дмитриев в Архиве иностранной коллегии, он был одним из "архивных юношей", без которых нельзя представить Москву пушкинской поры.
Жил М.А. Дмитриев у дяди, поэтому был знаком со всей тогдашней литературной Москвой.
Я помню те простые нравы,
Те дни пастушеских времен,
Когда певец певал из славы
Героев, дам и был влюблен;
Когда чувствительной слезою
Кропили ветку и цветок,
Любили речку и лужок,
В честь Бедной Лизы - над водою
На ветку вешали венок!
Как поэт Дмитриев сформировался под воздействием литературных традиций той среды, в которой он вырос. А.И. Кошелев - его товарищ по службе в Архиве - писал о нем: "М. Дмитриев был самый обильный и известный в свое время классик, последний и самый твердый устой уходившего классицизма". В тридцатых годах в рецензии на сборник новых стихотворений Дмитриева Н.А. Полевой отмечал: "Форма, лад стихов у него старые - карамзинские". В литературной полемике двадцатых годов он выступал на стороне архаистов, писал на романтиков "талантливые, - как отозвался о них Н.В. Гоголь, - пародии, где желчь Ювенала соединяется с каким-то славянским добродушием".
Архаические литературные вкусы не помешали Дмитриеву критически относиться к взглядам и морали "тузов" фамусовского толка. В своих убеждениях он был умеренным либералом, прекрасно видевшим недостатки общественного и государственного строя, свою критику не раз высказывал публично и, в конце концов, вынужден был уйти в отставку с государственной службы.
В юности Дмитриев жил в доме дяди, но, как только позволили обстоятельства, уехал от него. "В свойстве и средствах добра мы никогда с ним не сходились, - вспоминал он, - я имел всегда в виду самого человека и свойства его потребностей, а для него добро и счастие заключались в людском почете и в приличных декорациях, которыми должно обставить сцену жизни". По окончании университета М.А. Дмитриев с несколькими товарищами по университету основал дружеское литературное общество: "Общество громкого смеха", в которое входили и некоторые будущие декабристы. Он печатается в "Полярной звезде", устанавливает дружеские отношения с К.Ф. Рылеевым (Рылеев рекомендовал его в члены петербургского Вольного общества любителей российской словесности). С годами критическое отношение к самодержавному строю в нем не пропадает, а укрепляется. В год издания "Московских элегий" он пишет: "Везде правительство установлено для народа, а у нас весь народ живет для правительства. Это такое уродство, какого не представляет история... Одно правительство имеет слово, одна казна владыка, одна казна вольна придумать себе, что к лучшему, и совершать беспрепятственно, хотя бы в ущерб интересам и частным, и народным... За казну... стоит власть и сила; за частного человека никто... Казна не признает никакой истины: для нее истина только то, что ей самой полезно и выгодно. И потому истина в России не существует..."
В то же самое время Дмитриев весьма иронически относится к либеральствующим прожектерам из правительственных чиновников, которые в своих проектах отрываются от реальной почвы и, когда по естественному ходу дела их проекты проваливаются, сваливают собственные неудачи на "время", на "обстоятельства".
"Нынче время переходное!"
Просветители твердят.
Мне уж это слово модное
Надоело, виноват.
В слове мало утешения,
Слово звук; вопрос не в том!
Пусть их просто, без зазрения,
Скажут вслух: "Куда идем?"
Переходят между розами,
Переходят и пустырь,
Переходят, под угрозами,
И на каторгу в Сибирь!
Долго ль, други пустозвонные,
Будут тешить вас слова?
Скоро ль в вас, неугомонные,
Будет мыслить голова?
Отсталыми, запоздалыми
Величаете вы нас;
Лучше было бы с бывалыми
Посоветоваться раз!
Вот, как будем с переходами
Мы без хлеба - что тогда?..
Перед умными народами
Будет стыдно, господа!
На фоне этих взглядов "Московские элегии" приобретают глубину, которую можно на первый, поверхностный взгляд и не заметить. Внимательным, острым, думающим наблюдателем предстает Дмитриев в "Московских элегиях", за незначительным фактом, мелкой черточкой вырисовывается время.
М.А. Дмитриев называл себя "антикварием литературных наших дел" и ценность своих литературных работ видел прежде всего в том, что они являются историческими свидетельствами:
Следа я в мире не оставил;
Но мир оставил след во мне!
Что он порочил, что он славил,
То наблюдал я в тишине!
Но острый сатирический взгляд на окружающее у Дмитриева сочетался с большой и нежной любовью к Москве. В стихотворении, посвященном ее семисотлетию, он написал строки, без которых вот уже более века не обходится почти ни одна популярная статья по истории столицы:
Улицы узки у нас; широка у нас летопись улиц!
Кривы они; да Москва и на этих Руси прямила!
Сильным, огромной искренности чувством любви, привязанности к Москве проникнуто его стихотворение "Грустная мысль", в котором он с тоской и страхом пишет о том, что вдруг судьба вынудит его покинуть Москву:
Всюду я стал бы грустить,
и везде бы я был, как в чужбине!
"Московские элегии" написаны русским гекзаметром, без рифм, автор избрал ту стихотворную форму, в которой особенно важна не внешняя организация стиха, а внутренняя: содержание, мысль, параллелизм и противопоставление образов.
В стихотворении "Московская жизнь" М.А. Дмитриев излагает свое понимание Москвы и ее самобытности:
...Знаете ль вы что Москва? - То не город, как прочие грады;
Разве что семь городов, да с десятками сел и посадов!
В них-то что город, то норов; а в тех деревнях свой обычай!
Крепости мрачны везде; их высокие стены и башни
Грозны, как силы оплот, и печальны, как воли темница;
Кремль же седой наш старик - величав, а смотрите как весел!
Где его рвы и валы? - Да завалены рвы под садами;
Срыты валы - и на них, как зеленая лента, бульвары!
Главная