Характеристика Москвы, данная Екатериной II с присущим ей рационализмом и систематичностью, может служить, пожалуй, самым ярким примером того, в чем именно представлялось своеобразие Москвы в конце XVIII века правительству. Она, безусловно, является отражением взглядов не только одной императрицы, но всего правительственного аппарата. "Я вовсе не люблю Москвы, - писала Екатерина II, - ...и откровенно выскажу свое чувство. Москва - столица безделья, и ее чрезмерная величина всегда будет главной причиной этого. Я поставила себе за правило, как бываю там, никогда ни за кем не посылать, потому что только на другой день получишь ответ, приедет ли это лицо или нет; для одного визита проводят в карете целый день, и вот, следовательно, день потерян. Дворянству, которое собралось в этом месте, там нравится; это неудивительно; но с самой ранней молодости оно принимает там тон и приемы праздности и роскоши; оно изнеживается... и видит только жалкие вещи, способные расслабить самый замечательный гений. Кроме того, никогда народ не имел перед глазами больше предметов фанатизма, как чудотворные иконы на каждом шагу, церкви, попы, монастыри, богомольцы, нищие, воры, бесполезные слуги в домах, - какие дома, какая грязь в домах, площади которых огромны, а дворы - грязные болота. Обыкновенно каждый дворянин имеет в городе не дом, а маленькое имение. И вот такой сброд разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу, страстно даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум. Ни один еще дом не забыл совсем старинное слово "дозор"".
Более всего Екатерину беспокоило и раздражало свободомыслие Москвы, которое она старалась и не могла подавить. Она преувеличивала размах и действенную силу московских дворян-оппозиционеров. Пушкин, полвека спустя, когда существовала историческая перспектива, уже с достаточной долей иронии отозвался о московской дворянской оппозиции тех времен: "Некогда в Москве пребывало богатое неслужащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, беспечные, страстные к безвредному злоречью и к дешевому хлебосольству". Кроме дворянства, опасения императрицы вызывают и москвичи-простолюдины - "сброд разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку". Одним словом, для Екатерины II Москва - символ и средоточие всего, что противостоит государственной власти и противоречит понятию о государственном порядке и норме.
В московской жизни, как и во всяком старинном городе, сложились за века его существования свои традиционные формы, привычки, обычаи, с течением времени приобретшие права законов. Но главное, в сознании москвичей существовало глубокое, поддерживаемое всенародным мнением ощущение старшинства своего города над всеми городами России, причем старшинства не начальственного, а родственного, нашедшего отражение в народном наименовании Москва-матушка. Приезжавшие в Москву со всех концов страны и поселявшиеся в ней люди уже привозили с собой это сознание родственного старшинства исторической столицы Русского государства. Конечно, Москва и москвичи не были и не могли быть совершенно независимы от общегосударственной петербургской власти и свободны от понятий, вкусов и моды времени, но в Москве современность накладывалась на сильные и живые исторические традиции и поэтому, естественно, отклонялась от чистой нормы. В конце XVIII - начале XIX веков в России, как и во всей Европе, происходило все более решительное и глубокое проникновение новой общественно-экономической формации - капитализма - в экономику, общественный строй, частную жизнь, мораль. Наряду с прогрессивными сторонами, капитализм с первых шагов обнаружил свои отрицательные черты. Жестокий, циничный, неумолимый, попирающий человеческое достоинство, несправедливый и тем не менее процветающий, торжествующий, неуязвимый, поставивший себе на службу всю государственную систему, новый мир "чистогана" создавал вполне определенные типы, диктовал характер деловых ситуаций и человеческих взаимоотношений. В наиболее чистом виде все это, естественно, проявлялось в административной столице государства - Петербурге. В Москве же, тоже вставшей на путь капитализации, Екатерина II отмечала "фабрики огромной величины, которые имели безрассудство там устроить и в которых чрезмерное количество рабочих"; особенно заметен оказался протест против отрицательных явлений капитализма, главным образом, в быту и в общественной морали. Такие "московские" стороны быта и морали, как хлебосольство, соблюдение родственных связей, бесконтрольная трата времени, надежда на авось, даже пресловутое "нищелюбие" и прочее тому подобное, - не что иное, как реакция неприятия уродств капиталистических принципов жизни. Неудивительно, что иногда это неприятие принимало преувеличенный и даже карикатурный вид, но его благородное стремление, даже в карикатуре, вызывало неизменные симпатию и сочувствие в самых широких кругах.
Несмотря на то что официальным культурным и литературным центром считалась в России XVIII века Петербургская академия наук, на которую, кстати, была возложена обязанность представлять оды, речи, надписи и другие литературные произведения к различным государственным и придворным событиям, в Москве существовала собственная литературная школа, продолжающая традиции Славяно-греко-латинской академии - "Московский Парнас", как назвал ее Ломоносов.
В 1755 году в Москве стараниями Ломоносова был открыт университет. В оде, написанной по случаю этого события, Н.Н. Поповский - профессор по кафедре красноречия, уроженец Москвы, ученик Ломоносова, с учреждением университета связывал будущее процветание "Московского Парнаса". Он писал, что и "в преславном граде... Москве" музы обрели себе "жилище".
Москва доселе ревновала,
На муз в Петровом граде зря.
Но днесь в отраде просияла
За промысл свой благодаря.
История показала, что литературные надежды, связываемые с Московским университетом, оправдались: Д.И. Фонвизин, Н.И. Новиков, М.М. Херасков, Е.И .Костров, Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский, В.Г. Белинский, М.Ю. Лермонтов и многие другие замечательные литераторы вышли из среды его воспитанников и преподавателей; при Московском университете в первые годы XIX века было создано одно из самых авторитетных литературных обществ - "Общество любителей российской словесности".
Е.И. Костров - "бакалавр Московского университета", в 1780 году в оде, посвященной двадцатипятилетию основания университета, уже отмечал с гордостью:
Се двадесять пять лет свершилось,
Как он воздвигнут в граде сем
И как пространное открылось
Любезным музам поле в нем.
О, сладкое воспоминанье
И мыслям лестное мечтанье,
Когда представлю оный день,
В который во струях кастальских,
Притекших к нам от мест фессальских,
Москвы изобразилась тень!
С середины XVIII века в официальных одах М.В. Ломоносова, Н.Н. Поповского, Е.И. Кострова, Г.Р. Державина, "второго" после Державина одописца - В.П. Петрова ("Державин и Петров героям песнь бряцали", - писал А.С. Пушкин), появляются строки о Москве, как бы утверждающие ее равенство с новой столицей. Н.Н. Поповский нашел такую поэтическую формулу:
Два ока в Греции считались:
Афины и Лакедемон;
От них повсюду разливались
Суды, уставы и закон;
России град Петров с Москвою
Почтеньм, славой и красою;
Как крин, цветут науки в них;
Как Феб меж прочими звездами,
Так меж другими городами
Они в странах сияют сих.
Поэты призывают уважительно относиться к ее истории, Е.И. Костров обращается к музам: "Почтите Москву... Седины лаврами покройте...", В.П. Петров восклицает: "О славы древнее гнездо, Москва!" Подобные строки можно найти и у А.П. Сумарокова, и у М.М. Хераскова, и многих, многих других. Единственное исключение представляет поэтический призыв к разрушению древних исторических памятников Москвы в оде Г.Р. Державина.
Главная