"Родился я 1-го декабря (ст. ст.) 1873 г. в Москве, - сообщает Брюсов в автобиографии. - Дед по отцу был крепостным крестьянином Костромской губернии. Отец родился (в 1848 г.) тоже крепостным. Позднее дед получил "волю" и занялся торговлей, был купцом, и довольно успешно. Отец этих способностей не унаследовал, принужден был по смерти деда торговлю бросить и перейти в сословие мещан. Дед по матери, А.Я. Бакулин, был лебедянский мещанин..."
Связь с деревней была утрачена еще дедом, но и город для него все-таки представлялся в первую очередь местом заработка. Для Брюсова же Москва стала естественной средой существования. В письме к И.А. Бунину в 1899 году он писал: "Вы не любите городской весны, а моим раздумьям она ближе, чем грязь в деревне и голые сучья обесснеженного леса. Мы мало наблюдаем город, мы в нем только живем и почему-то называем природой только дорожки в саду, словно не природа камни тротуаров, узкие дали улиц и светлое небо с очертаньями крыш. Когда-нибудь город будет таким, как я мечтаю, в дни отдаленные, в дни жизни, преисполненной восторга. Тогда найдут и узнают всю красоту телеграфных проволок, стройных стен и железных решеток". В этом высказывании выражена основа брюсовского эстетического восприятия города. Сущность поэтического таланта заключается в том, что поэт видит красоту, где другие, не обладающие этим талантом, ее не видят до тех пор, пока поэт не укажет на нее и не расскажет о ней. Потому-то город, в котором многие "только живут", стал для Брюсова источником вдохновения и темой его поэзии.
Тема Москвы проходит через всю поэзию Брюсова от ранних юношеских стихов до самых поздних. Менее чем за год до смерти, в день пятидесятилетия, он написал стихотворение "У Кремля", стихотворение о Москве, которое закончил такими словами о родном городе:
А я, гость дней, я, постоялец
С путей веков, здесь дома я.
Полвека дум нас в цепь спаяли,
И искра есть в лучах - моя.
Здесь полнит память все шаги мне,
Здесь, в чуде, я - абориген,
И я храним, звук в чьем-то гимне,
Москва, в дыму твоих легенд!
Юношеские стихи Брюсова изображают Москву, преображенную его фантазией, на кажущуюся ему непоэтической обыденность окружающего мира он накладывает черты книжной "экзотики":
Дремлет Москва, словно самка спящего страуса.
В этой строке "страус" появляется не только для того, чтобы служить рифмой к Яузе, "экзотика" - его тогдашняя творческая установка, он пишет: "Моя любовь - палящий полдень Явы", "Смотрел я на синий альков, мечтал о лесах криптомерий"... Стихотворение "Творчество" со знаменитыми строками:
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине...
представляет собой изображение московской комнаты, московского заоконного пейзажа. Но тут Брюсов не механически накладывает на действительность чуждые ей украшения, а из самой действительности создает фантастический пейзаж.
Брюсовы жили в доме на Цветном бульваре, напротив цирка. Окна самой большой комнаты - "залы" - выходили прямо на цирк, перед которым по вечерам горел голубоватый фонарь. В комнате стояли кадки с пальмами латаниями, и их широкие листья отбрасывали тени на стены, на блестящую кафельную облицовку голландских печей. В вечерние сумерки, когда в комнату сквозь окна проникал свет от догорающего заката, поднявшегося месяца, тени латаний бывали особенно причудливы. И эту картину Брюсов описывает в стихотворении:
Всходит месяц обнаженный
При лазоревой луне...
В отрочестве и юности, то есть в те годы, когда складывались его характер и мировоззрение, когда он рождался как поэт, в семье начался разлад, и Брюсов оказался предоставлен сам себе. Он сидел в своей комнате, читал, предавался мечтам или же бродил по городу, и городские улицы стали для него более близки, чем родительский дом. Тогда-то Москва открылась ему своей настоящей красотой, ему становятся близки и шумный центр, и тихие переулки окраин, и "зодчество церквей старинных", и новые многоэтажные громады доходных домов, и зимняя белая Москва, и осенние дожди, льющиеся на асфальт, и фонари, и многоликая толпа на улицах. Одновременно со стихами, в которых Москва сравнивается с самкой спящего экзотического страуса, он пишет о родном городе традиционно реалистические стихи. Он выписывает пейзажи города: дома, узкие улицы, отмечает новые появляющиеся на улицах внешние черты - здания стиля модерн, "электрические конки".
Конечно, у Брюсова есть наиболее любимые черты в облике Москвы, но он принимает и любит ее всю, целиком, как слияние всех "семи городов, да с десятками сел и посадов": и Москву - каменный город, и Москву - "деревню", и ее прошлое, и ее настоящее.
В одном из стихотворений он говорит об окраинной Москве, где сохраняются те полусельские виды, которые еще недавно можно было увидеть и в центре и которые давали иным насмешникам возможность укорять Москву в том, что она - "большая деревня":
Я люблю у застав переулки Москвы,
Разноцветные, узкие, длинные,
По углам у заборов обрывки травы,
Тротуары и в полдень пустынные.
Эта тихая жизнь, эта жизнь слободы,
Эта тишь в долетающем грохоте...
Но и современный город вызывает у него поэтический восторг:
Я люблю большие дома
И узкие улицы города, -
В дни, когда не настала зима,
А осень повеяла холодом.
Пространства люблю площадей,
Стенами кругом огражденные, -
В час, когда еще нет фонарей,
А затеплились звезды смущенные.
Город и камни люблю, Грохот его и шумы певучие, - В миг, когда песню глубоко таю, Но в восторге слышу созвучия.
Несмотря на всю приверженность к новому, к современному, Брюсов остро чувствует многовековую преемственность московского зодчества, организующую, доминантную, как сейчас говорят архитекторы, роль московских храмов:
Церкви, великие грани,
Голос ваш радостно строг!
В мире размеренных зданий
Смотрите вы на Восток.
Цепью застывших строений
Скованы думы и сны.
В городе вы - словно тени
Тихо встающей весны.
В конце XIX - начале XX веков Москва быстро менялась, и в стихах Брюсова так же, как и в мемуарах современников, это нашло свое отражение. В 1909 году он пишет:
Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной,
Когда кругом пруда реки Неглинной, где
Теперь разводят сквер, лежал пустырь огромный,
И утки вольные жизнь тешили в воде;
Когда поблизости гремели балаганы
Бессвязной музыки, и ряд больших картин
Пред ними - рисовал таинственные страны,
Покой гренландских льдов, Алжира знойный сплин.
Когда на улице звон двухэтажных конок
Был мелодичней, чем колес жестокий треск,
И лампы в фонарях дивились, как спросонок,
На газовый рожок, как на небесный блеск...
Эта Москва, Москва его детства, оставалась ему дорога и мила, и он, сожалея о ее исчезновении, был готов на мгновенье, но совершенно искренне припечатать язвительным эпитетом вытесняющую ее новизну:
На месте флигельков восстали небоскребы,
И всюду запестрел бесстыдный стиль - модерн...
Главная